Моррис Ренек - Сиам Майами
Зигги Мотли недавно перебрался в это старое запущенное здание неподалеку от Бродвея, поскольку его не привлекал больше «Брилл-Билдинг». Там у него был слишком просторный офис, там слишком сильно топили, но стоило открыть окно — и закладывало уши от бродвейского шума, а от сквозняка начинали ныть почки. Он устал от длительного хождения по коридорам «Брилл», прежде чем попасть в родной офис. Его утомило также ежеутреннее созерцание поддельного греческого храма на крыше кинотеатра «Риволи». Это зрелище наводило его на неуместные размышления о более праведной жизни на солнечном средиземноморском побережье. Мечты о лучшей жизни вообще тревожили его воображение. Солнце отражалось от белого фасада храма и подсказывало, что он не удовлетворен жизнью. Со временем он понял: сей кукольный храм водружен на крыше как символ того, что на самом деле средиземноморский рай заключен в темной утробе кинотеатра. Беда в том и состоит, что вольную жизнь вечно губит чье-нибудь нечестивое воображение.
В более молодом возрасте Зигги наслаждался атмосферой в «Брилл». По коридорам здания сновали певцы и композиторы; заглядывая в дверь, они просили разрешения оставить на время свои пленки. Теперь даже зрелые композиторы трудились для телерекламы. Телереклама оставалась последним прибежищем традиционной поп-музыки, хотя и туда проникал рок. Знакомые Мотли молодые люди переметнулись в более комфортабельный Ист-Сайд, где тупели, занимаясь все той же рекламой.
Прежде чем перебраться в офис попроще, Мотли пришлось избавляться от склада всевозможных записей — их тут были горы высотой в 6–7 футов. В том, что буквально каждый претендент желает сделать пробную запись, Мотли усматривал закат Америки. Потом все эти люди одумываются и становятся преподавателями, адвокатами, врачами, священниками, носильщиками, коммивояжерами.
Теперь офис Мотли представлял собой всего лишь одну узкую комнату окнами на юг. Отсюда ему были видны часы на «Парамаунт-Билдинг», благодаря чему он не справлялся о времени у секретарши. Сущий бальзам для души: чем реже он обращался с вопросами к секретарше, тем меньше ощущал себя ее должником. Джинджер работала с ним вот уже 15 лет. Все, что он теперь мог ей сказать, это «Доброе утро» и «Идите домой, если вам нездоровится». Перегородка из дымчатого стекла делила комнату на две части. Красные пластмассовые кресла для посетителей Мотли держал в углу секретарского отсека, так как любил простор.
При появлении "Барни Джинджер извлекла одно такое кресло из пирамиды и пригласила его в кабинет босса. Там она поставила кресло и закрыла дверь, что нисколько не препятствовало проникновению туда стука пишущей машинки.
Мотли одобрительно оглядел Барни — крепкого, заросшего молодого человека в старом курортном костюме с отчаянно короткими рукавами. Вскоре после начала беседы пишущая машинка смолкла. Мотли навострил уши с загадочным выражением на физиономии. Секретарша накручивала телефонный диск. По выражению физиономии Мотли Барни понял, для того не составляет тайны, куда она звонит.
— Никаких личных звонков! — крикнул он через перегородку.
— Это не личное. Я звоню матери, — отозвалась Джинджер.
— Почему-то вы общаетесь с матушкой только по моему телефону.
— Если она сегодня проспит, то по вашей вине. — Выставить его в чем-то виноватым — беспроигрышный ход.
— Звоните матери, — уступил он, — но чтоб тихо! Мы с Барни не желаем слушать, сколько сегодня утром стоят трусы в универмаге «Мейси».
Мотли угостил гостя дорогой сигарой, которая сгорала сама по себе и превращалась во внушительное количество пепла.
— Я рад, что ты пришел. — Мотли одобрительно осклабился, и Барни почувствовал себя значительной персоной.
Из-за стены доносились звуки пианино — аккомпанемент на уроке танцев. В офисе Мотли, с доносящимся городским шумом снаружи и звуковой какофонией внутри, Барни чувствовал себя так, словно не покидал тротуара.
— Я уже говорил тебе по телефону, — начал Мотли, протягивая ему через стол толстенную кухонную спичку, — что твоей главной задачей будет заботиться о счастье Сиам во время турне. Это значит не просто не давать ей реветь, но и не путаться у нее под ногами. Затем… — Он опустил морщинистые веки, отчего стал похож на комический персонаж. — Твоя обязанность — заставить ее вовремя выступать. Если ей сейчас не повезет с помощником, ей крышка. Если повезет, то дальше она не сможет без тебя дышать.
Мотли открыл ящик стола, вытащил большой конверт и запустил в него руку.
Барни был убежден, что по части знания людских характеров дядю Молтеда можно считать ясновидящим. О Мотли дядя Молтед отзывался с уважением, граничащим с ужасом перед его умением раскручивать таланты. Мотли покровительствовал целой плеяде поп-певцов, одному популярному свадебному баритону, слушая который, полупьяные гости воображали, что находятся в опере; комику, изрыгавшему исключительно грязные шуточки; известному оперному певцу, перебивавшемуся с хлеба на воду из-за своего неумения выступать в барах; оркестру под управлением знаменитого дирижера; труппе прыгунов; нескольким гостиничным халтурщикам и исполнителю, выступавшему исключительно в маске. По словам дяди Молтеда, Мотли представлял самого себя, а не крупное агентство, но на протяжении многих лет добивался успеха. У Мотли был нюх на дарования, никогда его не подводивший.
Мотли вынул из конверта кипу бумажек.
— Здесь сотня фотографий Сиам. Половина из них — лицо, другая половина — ноги. Они стоят денег, так что раздавай их с умом. Три сотни биографий. Обрати внимание, я сделал ее девятнадцатилетней. Смысл в том, чтобы ей не надо было голосовать. Если какой-нибудь кретин спросит, за кого она голосует, отвечай, что за мужчин. Одна острота может наделать такого шума, о котором не мечтала и дюжина головастых Аристотелей. Когда интервью берут женщины, пускайся в психологию. Она поет грустные блюзы, потому что ее бросил дружок, когда она была еще гадким утенком, девочкой-подростком. Даже сейчас, превратившись из гадкого утенка в прекрасную женщину-лебедя, она помнит старую обиду. Помнит, как ее отвергли, как пренебрегли ее любовью. Она поет, чтобы помочь зарубцеваться старой ране. Понял? Неси чушь и, главное, не останавливайся.
Барни кивнул, хотя в ответ на подобную ерунду следовало бы отрицательно помотать головой.
Мотли потер подбородок, как делают многие мужчины, чтобы собраться с духом.
— Загляни в ее биографию. Там есть одна постоянная величина — ее размеры. Они не подлежат изменению: 36-24-34. — Он погрозил Барни пальцем. — Если она в турне распухнет от нервного обжорства и сладостей, заставь ее носить корсет, даже если тебе придется самому запихивать ее в этот станок. Я серьезно!
