Эмили Листфилд - Все, что нам дорого
В пятницу, в день окончания неполной средней школы, Сэнди встала рано, вымыла волосы и накрутила их на пустые баночки из-под сока, чтобы расправить кудри, и накрасила губы приторно пахнувшей помадой матово-кофейного цвета – первой в ее жизни. В четырнадцать лет она была готова к возможному разочарованию, к тому, что Джонатан и Эстелла, пообещав, не придут куда-то в определенное время. Но на этот раз они были так взволнованы, говорили так убедительно. «Мы ни за что на свете не пропустим это, сладкая моя», – говорила Эстелла прошедшим вечером. Сэнди неуверенно кивнула.
Когда Сэнди ушла, Энн приготовила кофе, ожидая, пока появится Эстелла. Но в спальне было темно, оттуда не доносилось ни звука. Энн налила чашку и тихонько вошла туда. Эстелла в цветастом платье, нейлоновых чулках и туфлях-лодочках лежала на кровати без простыни среди стопок газет за прошлую неделю и засыхавших остатков еды. Глаза ее были закрыты, она тяжело дышала. Энн стояла над ней и смотрела на ее лицо, серое и помятое от сна, без привычной косметики. На мгновение она представила себе, как приставляет к нему молоток и зубило и оббивает со всех сторон. Словно скульптор у мраморной глыбы, долбя и долбя, пока не покажется на свет таящаяся внутри форма и красота, Энн отбила бы, кусочек за кусочком, страхи и безумные убеждения, и печали, причины которых она никогда толком не понимала, и – что бы она нашла?
Она присела на кровать и выпила кофе сама. Один раз Эстелла приподняла голову, приоткрыла опухшие глаза и тихо проговорила: «Это не потому, что я не хочу двигаться, просто маленькие ангелы сидят на моих ногах, и они кажутся такими тяжелыми». Ее голова упала обратно на подушку. «Глупо, да?» Она чуть сжала руку Энн. «Но ты не беспокойся. Все пройдет. Даже ангелы устают сидеть так неподвижно и долго на одном месте. Скоро они отправятся искать кого-нибудь еще».
Они так и не пошли – ни один из них – на выпускной вечер Сэнди.
В тот вечер Сэнди вернулась домой поздно – помада на губах смазана, серебряный мальчишеский браслет болтается на запястье – и нарочно сразу прошла в маленькую спальню, которую делила с Энн. Она отстегнула браслет, звено за звеном упавший на стол, и скинула туфли.
– Извини, – тихо сказала Энн.
Сэнди сняла платье, лифчик.
– Я старалась.
Сэнди обернулась к ней.
– Почему ты не сделаешь всем нам одолжение и не перестанешь стараться? Просто брось стараться, и все.
– Она не виновата. Она хотела пойти, я знаю, что хотела. Она неважно себя чувствовала.
– Ты что, действительно веришь этому?
– Да.
Сэнди покачала головой.
– Ты и правда невозможна. Ну когда ты перестанешь извиняться за них?
– Я знаю, что ей жаль.
– Ей вечно жаль. Слушай, давай оставим это. Я рада, что они не пришли. Они бы только нашли какой-нибудь способ поставить меня в неловкое положение.
Энн подалась вперед, откидывая волосы со лба.
– Разве ты ни чуточки не любишь их?
Сэнди отвернулась, взяла щетку и принялась расчесывать волосы, все усерднее и усерднее. «Не в этом дело», – сказала она, и хотя Энн не могла увидеть этого, на ее лице была мрачная, победная улыбка, ведь каждая из сестер, сколько себя помнила, собирала факты о родителях и приносила их в эту комнату, оттачивая и отшлифовывая, чтобы сообщить другой.
Когда Энн в последние полгода учебы в средней школе встретила Теда, она хранила это в тайне. С той минуты, когда она забралась с ним в зеленый «Олдсмобиль», она знала, что впервые в жизни обрела то, что принадлежит ей и только ей. Отдельно от них. Именно эта «отделенность» и привлекла Теда, потому что вторила его собственной.
Он перешел к ним из другой школы, из другого штата. Хотя он был всего на год старше ее, он казался взрослым. Он ушел из дома в Восточной Пенсильвании, когда ему было шестнадцать, и переехал с родственником в Хардисон. Он не любил говорить о своем прошлом (в восемнадцать лет он сознавал, что у него есть прошлое, и это само по себе производило впечатление), но своего отчима и единоутробных братьев поминал с неистовой, жгучей ненавистью. «Я бы хотел увидеть его мертвым, – сказал он однажды. – Знаю, что это ничего бы не решило, но просто я бы почувствовал себя лучше». Сама мысль обо всех этих переменах в семье, умерших отцах, новых отцах, дальних родственниках для Энн была почти невообразимой, ведь они вчетвером были так тесно связаны друг с другом во влажной атмосфере своего серого дома, что там не оставалось места даже для друзей или родни.
Иногда в первые дни их знакомства Энн спрашивала Теда: «Ты смотрел это шоу по телевизору? Помнишь ту песню, года два назад?» А он нетерпеливо отмахивался: «У меня на это не было времени. Я был слишком занят тем, чтобы выжить». Она представляла себе, как он все ночи работал, убирая мусор с улиц, хотя знала, что до такой крайности он никогда не доходил. И все же поиски средств к жизни отнимали у него все время. И это тоже было привлекательным для Энн, ее собственный дом был так наполнен временем, пойманным в ловушку, временем застоявшимся, временем гниющим, что она боялась, что заражена им и никогда не сумеет вырваться.
Нетрудно было уберечь свою тайну от Джонатана и Эстеллы, которые, как она подозревала, имели самое неопределенное представление о том, ходила ли она на самом деле в школу, были ли у нее друзья, или в ту самую секунду, как она выходила из их дома, она исчезала, становилась в буквальном смысле бестелесной, выпадая из пределов их видимости и досягаемости. Сэнди, разумеется, знала, что Энн потихоньку уходит из дома, вымыв посуду после ужина, и возвращается в два, три часа ночи, переполненная им, и ее радовало и воодушевляло такое развитие событий. Она надеялась, что это предзнаменование того, что Энн в конце концов сможет освободиться, не станет все больше и больше подпадать под внушение родителей, пока не останется выхода. Тем не менее она не расспрашивала Энн про ее приятеля, опасаясь, что их отношения еще недостаточно прочны, чтобы выдержать серьезную проверку. А сама Энн инициативы не проявляла. Сэнди, которая вечно гонялась за парнями, считала, что и с Тедом было примерно так же, а все было не так.
Энн влюбилась в Теда, потому что он умел все налаживать. По крайней мере, это была одна из серьезных причин, почему она влюбилась в него. Он починил машину, на которой они ездили, разобрав ее, выбросив ненужные детали и отремонтировав другие – дисковые сцепления, тормозные колодки, поршни – детали, о которых Энн никогда не слыхала. Он чинил радиоприемники, телевизоры, вентиляторы. Он был совершенно уверен, что способен заставить эту технику работать, и если временами починка отнимала много времени, потому что он категорически отказывался обращаться за помощью, результат всегда бывал успешным. «Никто никогда мне ничего не давал, – говорил он ей. – Мне пришлось научиться самому заботиться о себе». Он никогда не признавал затруднений, никогда не жаловался, никогда не искал сочувствия.
