Холли Габбер - Новая методика обольщения
Полин снова повернулась, но студенты уже успели ретироваться. На их месте теперь восседала благообразная полная дама и читала журнал. На сей раз, Полин без труда заглянула на раскрытую страницу. Почтенная дама поглощала статью с увлекательным названием «Как раскрепостить мужчину в постели». Однако, подумала Полин, поистине мир чуден и многообразен. Она в сотый раз за сегодняшний день посмотрела на часы: семь минут шестого. Семь минут можно было считать классическим эталоном опоздания. Полин вновь изучила свое отражение в зеркальце, встала, расправила плащ и размеренным шагом направилась к месту встречи, с удовольствием слушая перестукивание собственных каблучков по асфальту и против обыкновения даже не пытаясь делать прогнозы на предстоящий вечер. Волнение куда-то исчезло. Возможно, этому способствовала дивная погода: сильный, но не холодный ветер разогнал облака, и в неярких лучах опускающегося солнца липы кутались в золотое кружево, клены пылали огнем, дубы смягчали агрессию красного и желтого густыми медными тонами.
Николас ждал ее на условленном месте, держа в руках — черт возьми! — изумительный цветок безупречной коралловой окраски. Мог бы принести и дежурную розу, такой антишаблон, положительно стоило отметить.
— Бог мой, спасибо. Какой потрясающий цвет…
Николас улыбнулся. Пожалуй, сейчас он держался куда более раскованно и непринужденно, нежели в своем кабинете.
— Яркой женщине — яркие цветы. Это амариллис.
— Впервые слышу такое название.
— Его еще называют красной лилией, хотя это неверно. Он действительно похож на лилию, и тоже из семейства луковичных, но на самом деле даже не является ее родственником… Да, понимаю, тема вопиюще неинтересна. Просто я так давно не назначал свидание молодой женщине, что совершенно не представляю, о чем говорить.
— Ничего страшного, я одна могу говорить за пятерых. Однажды в детстве меня и мою подружку повезли за город, за рулем сидел ее отец. Я болтала, и болтала без умолку; наконец, минут через сорок, моя подружка жалобно сказала: «Папа, останови машину. Меня укачало». Он спросил: «Почему? Тебя ведь никогда не укачивало?» А она ответила: «От болтовни Полин меня сейчас стошнит».
— Стошнило?
— Нет. Я умолкла, и ей стало легче.
— Надеюсь, мой вестибулярный аппарат покрепче, чем у вашей подружки, — я выдержу. Меня долгое время тренировал собственный сын: он, на редкость треплив… Мы так и будем здесь стоять? Может, пойдем?
Они двинулись по широкой аллее, наступая на пятки собственным долговязым, истощенным теням.
— Ваша дочь уже отправилась в школу?
— Да. Я проводила ее до ворот.
— А вы не боитесь еженедельно терять ее из виду на целых пять дней?
— Вы имеете в виду, не боюсь ли я потерять контроль над ситуацией? Нет. У школы хорошая репутация, а Кати, очень положительная девочка. Если сформулировать точнее… у нее нет опасного подросткового стремления, портиться.
— Это же прекрасно. Она тоже намерена заняться дизайном? Или музыкой?
Полин засмеялась, очень довольная тем обстоятельством, что Николас сам завел беседу о ее дочери.
— К сожалению, Кати не умеет рисовать, и слуха у нее тоже нет. Зато у нее логико-математические способности. Не исключаю, что ее ждет блестящее будущее в какой-нибудь компьютерной фирме. А может, она займется научной или преподавательской деятельностью. Хотя для этого нужно иметь хорошо подвешенный язык, а Кати не любит болтать. Она пошла не в меня: ее отец некогда был очень толковым программистом. Правда, теперь он занимается каким-то бизнесом, связанным с компьютерным обеспечением спортивных и торговых центров. По его словам, это очень прибыльно.
Николас явно колебался, не осмеливаясь задавать более детальные вопросы, и Полин решила сама прояснить все обстоятельства:
— Мы разведены уже одиннадцать лет. Он ушел, когда Кати еще и год не исполнился. Видимо, такая развязка была неизбежной — мы оказались слишком разными людьми. От его материальной помощи я не отказалась, но всякое общение прекратила.
— А дочь поддерживает с ним отношения?
— Иногда он ей звонит, и она честно отвечает на все его вопросы. Но по большому счету, им не о чем беседовать.
Полин чувствовала, что разговор пошел немного не в ту сторону, Николас, вероятно, ощутил то же самое и сменил малоприятную тему:
— Мой сын тоже не в меня. Мне и в голову не могло прийти, что у него обнаружатся актерские способности. Вообще все решила одна случайная реплика. К нам как-то заехал муж моей старшей сестры. Мы о чем-то говорили, а Том слонялся вокруг и громко декламировал наизусть безумно длинное стихотворение. Он его специально не учил: просто прочел и запомнил. Он так запоминал целые книжки.
— Как я вам завидую! Для Кати выучить стихотворение, всегда было проблемой.
— Ну вот. Наконец мой шурин, совершенно озверевший от этой декламации, сказал: «Слушай, отдай мальчишку сниматься в кино. Тогда хоть дома тихо будет».
— И вы послушались?
— Как ни странно, да. И, слава богу — Том нашел свое призвание… Знаете, я чувствую себя виноватым перед вами, Полин.
— Какой неожиданный переход! Вы о чем?
— Понимаете, неделю назад состоялась премьера фильма, где Томми сыграл главную роль. В прошлую среду, когда мы уже подъехали к вашему дому, я хотел предложить вам пойти на премьеру вместе со мной, но почему-то не решился.
— Может, оно и к лучшему? А что бы сказал ваш сын, появись вы в компании какой-то незнакомой дамы?
— Ничего бы он не сказал. У нас обоих есть право на личную жизнь. Томми, кстати, получил это право очень рано. Я сожалею о собственной нерешительности: мне бы хотелось, чтобы вы высказали свое мнение об этой картине. Вы ведь обо всем судите очень остро и здраво. На меня, честно говоря, фильм произвел гнетущее впечатление.
— Как он называется?
— «На свету». Видите ли, это такая модная нынче интеллектуальная драма о темных сторонах секса. По логике авторов, чем человек тоньше и образованнее, тем он извращеннее. На мой взгляд, подобный бред надуман от начала до конца, но образ, воплощенный моим сыном, меня по-настоящему напугал. Понимаете, существуют канонические кинозлодеи, к которым, даже испытываешь своего рода симпатию…
— Например, доктор Ганнибал Лектер?
— Возможно… Но здесь Томми сыграл хорошо воспитанного приятного юношу, который на деле оказывается законченным подлецом и садистом. Апофеозом всего этого ужаса стала десятиминутная сцена, где он избивал женщину. Она лежала на полу, а он бил ее ногами. И при этом у него были такие глаза: ледяные, жестокие… Конечно, я не полный кретин, мне прекрасно известны все их технологии. Но сколько бы я ни убеждал себя, что возможности монтажа безграничны, этой шокирующей, подминающей тебя массе насилия психологически противиться невозможно. Она давит, топит. На подсознательном уровне все равно воспринимаешь увиденное как целостную реальную картину. И невольно отождествляешь исполнителя с его героем. Понимаете? Смотреть этот эпизод было слишком тяжело — до сердечной боли. Я знаю: Том хороший веселый мальчик и никогда в жизни не ударит женщину. И глаза у него совсем другие, это мне тоже хорошо известно… Но, видите ли, Полин, мне стало страшно: вдруг сыгранная роль может каким-то образом повлиять на психику? Ну, как оружие заставляет своего владельца им воспользоваться. А вдруг Тому захочется проверить, нет ли в его душе подлинной жестокости? Понимаете?
