Светлана Малинкина - Парадокс любви
— А ты радуешься, живя со своим?
— Мы не ссоримся, он помогает мне по дому…
— А когда в последний раз ты испытала оргазм от секса с ним?
Маша такого коварного вопроса от подруги не ожидала и на минуту задумалась:
— Не помню… Тебе понравился другой мужчина?
Мудрая Машка. Она сразу обо всем догадалась.
— Да.
— Андрей на его фоне меркнет и блекнет?
— Да.
— Значит, дело все-таки не в том, что тебе «не интересно». А в том, что этот мужик лучше в постели. Да, подруга?
— Маша, не говори глупостей! И не своди все только к физиологии! Он начитан, тонко чувствует… Он — художник…
— Вы давно знакомы?
— Два дня. Сегодня третий…
— Ну, ты даешь! Я тебя не узнаю. И когда же у вас случилось это?
— Вчера.
— На второй день знакомства?!!! Ты же никогда… Я хочу на него посмотреть! И знаешь что: не спеши ломать свою жизнь после трехдневного знакомства. Он может оказаться обыкновенной сволочью.
Мила сначала возмутилась такому нелепому Машкиному предположению. Художник и сволочь — две вещи несовместные. Но, поразмыслив, решила последовать совету подруги. Художник ей нравится, действует на нее возбуждающе… Но любовь ли это?
Весь день, рисуя эскизы, Мила размышляла над тем, как ей быть? Вернее «to be or not to be?».
Художник позвонил в конце рабочего дня. Сказал, что соскучился, очень хочет увидеться. Предложил встретиться в кафе с итальянской кухней, поужинать вместе. Мила согласилась. Ехать домой все равно не хотелось.
* * *Они сидели в полутемном кафе за столиком у окна. За стеклом уже был ранний вечер: горели фонари, зажглась иллюминация. На эстраде негромко играл саксофонист. Они почти не разговаривали. Но часто просто улыбались друг другу, а Художник нежно пожимал ее руку.
Друг мой милый,давай помолчим.Пусть за нас говорят только взгляды.Ведь для близости душАбсолютно не нужно причин.А слова все — пустая преграда…[2]
— Ты сам это сочинил?
— Стихи не сочиняют, стихи — пишут… Нет, конечно… Прочитал где-то.
— Прочти еще что-нибудь.
Дождавшись ночи,засыпает город,все больше погружаясь в тишину.И ветерок не в силах разогнатьтаинственность,разлитую повсюду……И снова ночь,и тишина,и звезды,и маттиолы нежный аромат…[3]
— Хорошо как… А я уже давно стихов не читала. Совсем не знаю современных поэтов.
* * *Из кафе Мила поехала домой. Попросила Художника не провожать ее. Прежде чем Мила села за руль (спасибо его знакомому механику), они долго целовались возле машины. Мила ехала не спеша и мечтательно улыбалась. Настроение у нее было лирическое. «…и маттиолы нежный аромат…» Хорошо! Машка не права: сегодня она получила удовольствие от общения! И секс здесь ни при чем.
* * *Дома Милу ждала неприятность. Андрей вышел к ней в прихожую и, помогая снять шубу, сообщил: «Максим заболел. Затемпературил: тридцать девять и один. Других симптомов никаких. Сейчас спит, но, кажется, снова «горит».
— Сынуля, родной мой! Андрей, ты давал ему какое-нибудь лекарство? А почему ты мне не позвонил?
— Думал, ты с работы рано придешь. Я дал ему жаропонижающее. Температура спала, но через два часа снова то же самое. Дал еще одну таблетку. Чай с малиновым вареньем. Мила, может, «скорую» вызвать? Я без тебя не решился.
— Да, Андрюша, давай вызовем. Пусть врач посмотрит. Ночь впереди, мало ли что. Ему кроме чая с малиной хорошо бы еще апельсины и молоко с медом.
— Я сейчас схожу. Может, еще что-то?
— Завтра бы хорошо на рынке курицу домашнюю купить. Для бульона. Кушать ему вряд ли будет хотеться.
Андрей пошел в магазин, а Мила позвонила в «скорую» и стала ждать врача. Она смотрела на спящего сына и кляла себя на чем свет стоит. «Я никчемная мать! Мой сын лежит с температурой, а я шляюсь по кафе с чужим мужчиной! Господи, прости!»
Врач сказал, что это сейчас грипп такой «ходит». Ни кашля, ни насморка, только высокая температура. Продержится она дня три. Больше питья. Если температура спадет до тридцати восьми — жаропонижающие больше не давать. Организм должен сам бороться. Можно на лоб класть салфетку, смоченную в разведенном уксусе.
Мила проводила врача. Вскоре вернулся Андрей. Он застал Милу, тихо плачущую на кухне, у окна.
— Что-то случилось? Врач был?
— Был. Сказал: грипп.
— Ну и чего ты плачешь?
Подошел, обнял ее сзади и стал тихонечко раскачиваться вместе с Милой: «Ч-ш-ш, успокойся, все будет хорошо. Ч-ш-ш…» Он баюкал ее как ребенка: «Ч-ш-ш». Мила постепенно успокоилась, затихла в объятиях. Они стояли и смотрели на ночной город. Падал лохмотьями влажный снег. Андрей стал легонько целовать ее в шею.
— Андрюша… Не сейчас…
— Да я ни на что и не надеюсь. Просто шея у тебя красивая. Такую шею только целовать и целовать.
— Андрюш, пойдем спать… Вместе.
— Наконец. А то я уже стал привыкать к дивану…
— Я хочу, чтобы ты взял меня «под бочок».
Раньше Андрей часто говорил Миле: «Иди ко мне под бочок». Крепко обнимал ее сзади. Мила вписывалась в изгиб его тела. И так они засыпали. Миле было тепло, уютно и… безопасно. Как зверьку в норке. Но несколько лет назад они купили австрийский спальный гарнитур с широченной двуспальной кроватью. У них стало два одеяла. И эта привычка постепенно отошла в небытие. Мила сделала вывод, что такие ложа семью разъединяют. За что их только называют сексодромами? На полуторной койке, под одним одеялом сексом они занимались гораздо чаще. А может, и не кровать в этом виновата…
* * *Максим действительно протемпературил три дня, а потом потихоньку пошел на поправку. Мила и Андрей за это время снова сблизились. Ни о каких ссорах и речи не шло. По утрам они вместе готовили завтрак, а по вечерам — ужин. За семейным столом «разговоры разговаривали»: у кого как день прошел. Даже пару вечеров играли втроем в лото, чего давно уже не делали. Играли по копейке, а азарта было на рубль. Казалось, что гармония и спокойствие вернулись в их дом.
Сначала Мила решила, что на телефонные звонки Художника больше отвечать не будет. Но потом подумала, что это как-то по-детски. Надо просто сказать, что продолжения отношений не будет. А еще потом она подумала, что такие вещи надо говорить с глазу на глаз, а не по телефону. Вот выздоровеет Максим, и тогда она встретится с Художником и все ему объяснит. Почему-то видеться с Художником во время Максимовой болезни совесть не позволяла.
