Наталья Калинина - Малиновый запах надежды
Этот сон вновь толкнул меня в стертые воспоминания, будто в пропасть. До этого всю ту неделю, что прошла после нашей последней с Леликом встречи в кафе, я думала о его предложении и избегала разговора с ним, малодушно уходя с работы на десять минут раньше. Я не знала, как ответить ему – милому, хорошему Лелику, что не готова выйти за него замуж. Но он, похоже, тоже понимал, что отрицательный ответ подведет черту под нашими прежними отношениями, поэтому не звонил мне.
Возможно, уже ругал себя за поспешное предложение и, не звоня и не встречая меня после работы, давал не столько возможность «подумать» мне, сколько оттягивал мой предсказуемый ответ, после которого наши отношения безнадежно зависли бы между закончившимися дружескими и не состоявшимися любовными.
За это время я успела дважды навестить в больнице парня, которого, как узнала, звали Кириллом. Привезла ему, как и обещала, плеер и диски. Во время моих визитов Кирилл несколько оживлялся, но все еще был слаб для разговоров, отвечал односложно, иногда просто улыбкой или кивком.
Вчера, навещая Кирилла в больнице, я застала его спящим и просидела возле его кровати почти час, с нежностью любуясь такими знакомыми чертами. Как когда-то любовалась спящим Тимом: его закрытыми глазами с отбрасывающими тень ресницами-стрелами, четкой, будто вырисованной отточенным карандашом линией подбородка, плотно сомкнутыми губами, гладкой кожей, покрытой легким загаром.
И мне на какое-то мгновение показалось, будто сижу я рядом с Тимом, как сидела бы, если бы болен был он. Но Кирилл проснулся. Его сонные губы тронула чужая мне улыбка, и мой сладкий обман развеялся, оставив горькое послевкусие. Уходя, я решила, что больше не буду его навещать.
Возможно, сегодняшний сон с Тимом был обязан вчерашнему визиту в больницу.
Допивая остывший чай, я вновь подумала о Лелике и о том, что все сроки, отведенные мне на принятие решения, вышли. За эту неделю я уже должна была определиться и дать ответ. Я без аппетита закончила завтракать и решила, что, если Леонид не позвонит мне в течение дня, сама позвоню ему вечером.
Спустившись по лестнице, я обратила внимание на то, что дырочки в дверце моего почтового ящика не чернеют пустотой, а многообещающе манят белым. Газет я не выписывала, писем мне никто не писал, и ящик мой уже давно зарос бы паутиной, если бы в него периодически не кидали рекламные листовки.
Я открыла дверцу, чтобы выбросить «спам», но вместо ожидаемой листовки мне в руки выпал белый конверт. Девственно чистый, без почтового штемпеля, без указания адресата и отправителя, но аккуратно заклеенный. Я повертела находку в руках, не зная, что с ней делать – выкинуть, не читая, или положить на подоконник. И в итоге сдалась перед любопытством, торопливо надорвала конверт и вытащила сложенный вчетверо листок формата А-4.
«ЗАБЫЛА УЖЕ?» – гласила единственная надпись, состоящая из вырезанных из журналов разномастных букв. Чей-то розыгрыш? Оригинальная рекламная акция? Или «письмо» было адресовано вообще не мне? Я скомкала конверт и бросила его в корзину, предназначенную специально для рекламных листовок. Но слово «забыла» занозой засело в мыслях. Дело в том, что я абсолютно не помнила, как прожила те три месяца после гибели Тима до моего отъезда в столицу. Тот период выпал из моей памяти, как плохо закрепленные фишки из мозаики, на месте которых остались зияющие дырки.
* * *Я забыла, что предшествовало поездке, но помню, словно это было вчера, день, когда сошла на перрон шумного Ярославского вокзала, немного растерянная, взволнованная и ошарашенная непривычной суетой. Я приехала в столицу отнюдь не с целью покорить ее, как многие питающие иллюзии провинциалки. Я сбежала в столицу умирать. О Москве когда-то мечтал Тим, поэтому умереть в столице казалось мне символичным.
Но стоило мне выйти на кипящий незнакомой жизнью перрон, как я тут же забыла о первоначальной цели и малодушно позволила чужому воздуху проникнуть в мои поры, напитать застывшую кровь свежим адреналином и вновь запустить желание жить. То ли сработал инстинкт самосохранения – выплыть в этом бушующем океане другой жизни, – то ли проснулось разбуженное новыми шумами и запахами любопытство.
Я пересекла площадь Ярославского вокзала, спустилась в метро и ловко, как взаправдашняя москвичка, справившись с турникетами, села на радиальную ветку и уехала в Сокольники. О них я слышала от Тима: он, мечтая о столичной жизни, соблазнял меня прогулками по парку, а мне просто нравилось само слово. Со-коль-ни-ки. Я рифмовала «Сокольники-свекольники», чем немало забавляла Тима. И вот, прочитав на указателе среди прочих названий станций «Сокольники», обрадовалась, будто встретилась с хорошим знакомым. Так просто, оказывается, попасть в мечту Тима – зайти в вагон и проехать несколько остановок по прямой ветке.
Парк меня разочаровал. Может быть, потому что он у меня ассоциировался с Тимом и без его общества показался слишком унылым, неоправданно большим и безлюдным. Я сделала круг, вышла к метро и отправилась дальше. Пообедав в «Макдоналдсе», села на первый попавшийся троллейбус и вышла через пару остановок. Долго гулять я не смогла, потому что сказывалась октябрьская прохлада, да уже начало смеркаться. Увидев вывеску парикмахерской, я толкнула дверь и вошла.
– На стрижку, покраску? На «химию» – запись заранее, – бодро объявила полная тетка в синем нейлоновом халате, маявшаяся в одиночестве в этой маленькой, на два кресла, парикмахерской-забегаловке.
– Нет, я не собираюсь делать «химию», – уверила я ее, стаскивая с головы вязаную шапочку. – Постригите, пожалуйста. И покрасьте.
Свою новую жизнь я решила начать очень по-женски.
– Как подстричь? – парикмахерша взвесила на руке мою гордость – толстую длинную косу. – Кончики подровнять?
– Нет. Стригите. Полностью, – решительно провела я ладонью по основанию косы.
Тетка, стоящая за моей спиной, возмущенно крякнула. В зеркале отразились ее выпученные рыбьи глаза, щедро подведенные синим, и округлившийся в ужасе ярко накрашенный рот.
– Ка-ак? Девушка, вы шутите? Такую красоту... У вас шикарные волосы!
– Стригите, – приказала я. – Как можно короче! И покрасьте. Цвет – на ваше усмотрение, но какой-нибудь кардинальный. Черный, зеленый, фиолетовый, оранжевый. Мне все равно!
Парикмахер открывала и закрывала рот, удивленная странным капризом клиентки. Волосы у меня действительно были шикарные, предмет зависти сокурсниц: как так отрезать такие густые и длинные волосы и закрасить их натуральное золото фиолетовой или оранжевой краской?
– Я не сумасшедшая, – уверенно сказала я. – Но мне очень нужно это сделать. Я начинаю новую жизнь и прощаюсь со старой. Мои волосы – это часть прошлого, понимаете? Не волнуйтесь, деньги у меня есть, я не уйду, не расплатившись.
