Ошибки прошлого - Рина Рид
Здоровяк прибавил ходу. У него, по всей видимости, открылось второе дыхание, а вот я с каждой минутой чувствовала себя всё хуже. Впереди показался какой-то парк, где прогуливались люди, но я даже не надеялась, что моего преследователя это может остановить.
Велосипед явно не был рассчитан на участие в погонях, и потому я быстро достигла предела скорости. Сколько бы я ни старалась увеличить темп, цепи лишь обиженно звякали, как бы говоря: «Мы тут не на Тур де Франс, девочка!». Я обернулась и увидела – преследователь не отставал.
Слева была ещё одна дорога, ведущая в парк. Людей в нём почти не было, зато дорожка, кажется, вела на оживлённую улицу неподалёку от моей школы. Надеясь, что ничего не перепутала, я резко выкрутила руль влево и вновь обернулась, чтобы не упустить преследователя из виду. Неожиданно раздался короткий возглас. Я повернула голову и увидела… Айзека. Он лежал на асфальте.
– Айзек!
Он с трудом поднялся на ноги, схватившись за зад. Я ещё раз боязливо обернулась. Преследователя нигде не было.
– Фух… – Я выдохнула.
– Куда несешься, гонщица?
Я быстро слезла с велосипеда и бросилась к новому приятелю.
– Айзек, прости, пожалуйста! – Я принялась всё быстро объяснять: – Какие-то придурки пристали ко мне, когда я ехала домой, и мне пришлось убегать от них. Точнее… уезжать.
– Я ничего не понял. – Айзек недоумённо уставился на меня. – Но если с тобой такие приключения происходят в первый же школьный день… Берегись. Кажется, твоя жизнь в Нью-Йорке будет крайне насыщенной.
– Да уж, похоже на то. А сам-то ты что здесь делаешь? Живёшь где-то неподалёку?
– М-м-м… Не совсем. У меня тут было одно дело.
Я огляделась по сторонам. Со стороны реки над парком возвышалась огромная опора моста, который я видела, когда ехала сюда.
– Странное место.
– Ты шутишь, это ведь мост Хелл-Гейт! – Приятель выпучил глаза. – Идём, я тебе покажу кое-что.
Айзек повёл мой велосипед прямо по газону вниз, к автомобильной дороге. Основание моста служило холстом для многих поклонников граффити: на левой части красовался мурал с красочным изображением орла, позади которого реял американский флаг. На другой стороне, что было видно с реки, нарисовали Статую Свободы.
– Как здорово! – восхитилась я.
– Между прочим, когда-то здесь был и мой рисунок! – похвастался Айзек.
– Правда? Ты рисуешь?
– Ну… Я пытался. Когда мне было лет пять или шесть, я пришёл сюда с одним своим другом, а у него как раз нашёлся баллончик с краской. И мы поспорили, кто лучше нарисует свой портрет.
Айзек забрался на бетонный выступ и указал на вторую снизу плиту, окрашенную в серый цвет. На ней жители города оставляли свои инициалы, разные символы и даже девизы. Айзек указал на верхний левый угол этой плиты.
– В ноябре 2009 здесь был мой портрет! И, что бы там ни говорил мой приятель Грегг, он вышел просто отлично!
– А что с ним стало потом?
– Его закрасили. Но они не смогут стереть его из моей памяти и даже из интернета! Если посмотреть на это место в онлайн-картах за 2009 год, то всё ещё можно увидеть мой шедевр. Так-то!
– Вау. Да ты, можно сказать, интернет-знаменитость?
– Ну, это вряд ли, – сказал он, спрыгивая на землю. – Там почти ничего не видно. Но ты теперь в курсе. Можешь ещё кому-нибудь рассказать, и тогда слава обо мне пойдёт в народ!
Прикрыв рот рукой, я захихикала. Айзеку это явно польстило: он довольно заулыбался и выпрямил спину.
– Ладно, пойдём, провожу тебя до дома. – Айзек снова повёл мой велосипед.
– Спасибо, а то я как раз заблудилась.
– О, не переживай, такое со всеми случается. Но иногда нужно заблудиться, чтобы найти что-то важное.
– Мудрая мысль, – улыбнулась я. – Но я всё-таки предпочту в следующий раз воспользоваться картами…
Продолжение истории на следующей странице.
НАЧАЛО ОБЩЕЙ ВЕТКИ
Следующие несколько дней прошли без происшествий. Лин жила не слишком близко, и наши пути в школу не пересекались, так что всё ещё приходилось возвращаться домой в гордом одиночестве. Но теперь я лучше знала дорогу и ещё ни разу не сворачивала неправильно.
Мне всё ещё было жутко любопытно, кто же такой этот парень из шахматного клуба, ведь он так и не представился. Но я бы ни за что на свете не призналась, что он так сильно интересует меня, чтобы начать расспрашивать о нём у Айзека или Лин. Удивительно, но я больше не встречала его: ни в школе, ни в столовой, ни даже на парковке. Он словно испарился!
Моя бабушка любила говорить, что любопытство сгубило кошку. Но сколько бы раз за день я не повторяла себе эту фразу, всё было тщетно. По правде говоря, это просто был один из самых интригующих моментов.
Собираясь в школу утром в пятницу, я думала о том, как Лин и Айзек, с которыми я неожиданно для себя легко сдружилась, не похожи на моих друзей из Бетесды. Стефани всегда была зажигалочкой: легко влюблялась и влюбляла в себя, могла раскачать любую тусовку и была настоящей душой компании. А что касается Джереми… Он всегда казался мне милым тормозом, но девчонки были от него без ума. Что уж говорить, даже я не устояла перед его манящей улыбкой и добрыми глазами. Он был так не похож на всех высокомерных футболистов, которых показывали в подростковых сериалах! Но я всё равно ошиблась в нём.
Теперь Стефани и Джереми улыбались мне только с фотографии, стоящей на прикроватной тумбочке. И хотя на снимке этого не видно, но я отлично помнила: в ту минуту ладонь Джера лежала на моей талии, и кожа под его рукой покрылась мурашками. Казалось, я до сих пор ощущала их, стоя в своей комнате где-то на двадцать третьей улице в неприветливом Нью-Йорке, в котором все будто бы ополчились против меня.
Мы с ними сделали это фото за несколько недель до моего отъезда и всего за день до того, как она покинула нас. Когда мама ещё была со мной…
Я знала, что на полке, под стопкой тяжеленных книг, лежит самая ценная фотография. Та, что была мне дороже других. Её я забрала из лаборатории, где всю жизнь моя мама пыталась избавить людей от тяжёлых заболеваний. Там, где она упустила момент и заболела сама. Это была жестокая насмешка судьбы.
Мистер Смит позвонил мне спустя пару дней после начала нашего карантина. Он едва мог говорить, казалось, что он и вовсе был пьян. Я бы не удивилась: в обществе моей матери он провёл всю свою взрослую жизнь. Он пришёл к ней желторотым птенцом, который закончил университет только стараниями своей властной матери. Но, едва увидев Бриджит Эванс в деле, он тут же воспылал любовью к биохимии и стал с невероятным рвением учиться всему, что она только могла ему дать. Он следовал за ней по пятам, был с нами на семейных пикниках и учил меня правильно обращаться с микроскопом, пока мама занималась очередным исследованием, которое доверяли исключительно ей. Мне всегда казалось, что он испытывает к ней самые разные чувства: не только уважение и преданность, но также любовь. Иначе чем объяснить его странный звонок после её смерти?
– Это, ик, моя… вина, – сказал он мне в тот вечер.
Хотелось бы мне обвинять в этом его. Но правда была в другом – не было виноватых. Продолжительная болезнь унесла её жизнь, и если она сама была не в силах спасти себя, то никто другой точно не смог бы. Так я и сказала мистеру Смиту, едва сдерживая слёзы. Больше он об этом не упоминал. Только попросил заехать в научный центр и забрать оттуда её вещи. Отец заходить в лабораторию отказался: ему вообще было тяжело вспоминать о ней. Оставалось только надеяться, что хотя бы он не станет прикладываться к бутылке.
Фотография, которую я забрала из лаборатории, была сделана в мой седьмой день рождения. Тогда мы всей семьей поехали на выходные в Международный музей шпионажа в Вашингтоне и там сделали снимок на фоне машины Джеймса Бонда. Помню, после той поездки я сильно боялась людей с чёрными зонтиками: никогда не знаешь, что скрывается за безобидной конструкцией. А мама тогда сказала…
В глазах вдруг защипало. Я так и не решилась поставить эту фотографию рядом с той, на которой задорно улыбались мои друзья. Когда мы встретились, Стефани сказала: «Тебе нужно время». На самом деле, время нужно было моей маме. Она бы придумала, как спасти себя… Она бы смогла!
Я вновь
