Учитель моей дочери - Надежда Мельникова
* * *
Страсть медленно отпускает, тело будто покалывает иголками, оно непослушное, мягкое, словно губка для мытья посуды. Его накрывает необъяснимой пустотой, и до меня начинает доходить, что именно я натворила. Я отдалась ему в кладовке. Тому, кого не знаю.
— Сильно нас накрыло, — глухо смеётся учитель глубоким грудным голосом, приглаживает мои волосы ладонями, обнимает лицо, заглядывает в глаза. — Неплохо вышло, да?
Хочется отвернуться, потому что это полное безрассудство, и лучше спрятаться, но он крепко держит. У него холодные руки и они студят мои пылающие щеки. “Неплохо”, он сказал “неплохо”! Надо принимать своё падение с достоинством, но у меня не получается. Мне сейчас отчего-то очень важно его мнение. Разве может мужчина хорошо относиться к женщине, которая в буквальном смысле раздвинула ноги в каморке?
В моих поступках нет логики: я то хочу его, то краснею, впадая в истерику. Но то, что сейчас произошло, мне отчаянно понравилось — это какая-то странная свобода, которая накрыла меня с головой. А теперь покрывало сдëрнуто в демонстрации: вот она какая на самом деле — гулящая потаскуха.
Я взрослый человек, и это просто ничего не значащий секс. В двадцать первом веке так бывает, наверное…
Жалею ли я? Да, возможно, потому что, несмотря на безумное притяжение, мы ведь не собачки и не кошечки. Жалеет ли моё тело? Судя по приятной истоме и сладкой неге, совершенно точно нет. А ещё мне будто мало, как и ему, я чувствую бедром его боевую готовность.
Но моральные принципы, здравый смысл? Говорят же: хочешь сделать херню, не стоит долго раздумывать!
Я смотрю на учителя. Он всё такой же красивый, по-прежнему сексуальный и не сводит с меня глаз. А я начинаю задыхаться, понимая весь ужас произошедшего. Здесь так тесно и душно, мотаю головой, жмурюсь.
Как. Я. Могла? Та, которая не позволяла себя целовать на первом свидании? Та, что лишилась девственности гораздо позже своих подруг? Та, что осуждала одноразовый роман приятельницы с крупье из модного казино. То, что, в отличие от того члена, у этого есть высшее образование и благородная профессия, не делает мне чести.
Что в этом учителе такого, что я потеряла связь с реальностью? И превратилась в кладовочную давалку? Что я наделала? Чем руководствовалась?
Я же даже не влюблена в него. Хотя его прикосновения мне приятны, руки нравятся, и пальцы как будто знакомы мне целую вечность, но я ведь… Я ведь даже не знаю, как его зовут, и он не знает, как зовут меня.
От этой мысли начинает морозить и колотить, как при простуде и гриппе. Смотрю в его серые глаза, вроде и понимаю: никто не заставлял идти с ним, — но не могу поверить, что это случилось со мной. И не способна осознать, что это всё на самом деле.
— Мне надо идти, — всё-таки отворачиваюсь.
В нос резко даёт запах пыли и чего-то ещё. И так же, как взлетела минутами ранее, теперь кубарем валюсь вниз. На грешную землю, в реальную жизнь. Я лечу с такой скоростью, что если бы падала по-настоящему, то точно разбилась бы насмерть.
— Стой. — Не дает сбежать, заглядывает мне в глаза, пытается привести в
чувство. — Всё в порядке?
Он спрашивает это из вежливости? Интересно, что он обо мне думает? Наверняка решил, что для меня такое в порядке вещей. Шлюха — это ведь не профессия, а состояние души. Вот говорят же: не берись, если не умеешь. Вот это прям моя тема. Опять меня интересует его мнение. А не должно. Совершенно точно не должно. Перешагнуть, забыть, вычеркнуть. Хотела — попробовала, и всё. Так будет лучше для нас обоих.
Не отвечаю ему, не могу. А он сжимает мои предплечья, властно удерживая на одном месте. Ну вот что ему надо?
Молча приводит мою одежду в порядок, одëргивает, поправляет, застëгивает на мне пуговицы, тщательно вытирает салфетками бёдра. И где он только их выкопал. С собой, что ли, носит? “Заботливый”, рождается где-то в мозгу и тут же гаснет. Вижу движения его рук, но ничего не соображаю. Не важно, совершенно ничего не важно, когда я натворила таких дел.
Понимаю, что больше не могу смотреть ему в глаза. Стыдно так, аж ладони жжёт. Нет, мне надо отсюда уйти. Дëргаюсь в сторону.
Вываливаюсь из двери, на ходу застегивая куртку и быстро надевая рюкзак. Вахтëрша провожает меня странным взглядом, но тут же утыкается в расстеленную на столе газету.
Щёки горят так сильно, даже жалею, что ещё не пришла зима, тогда я смогла бы приложить к ним холодный снег.
Работать, надо работать. Это всегда помогает, отвлечься, не думать.
Залетев домой, кидаюсь в ванную комнату и сразу принимаю душ. Сказка закончилась, приятные ощущения постепенно тают, остаётся лишь чувство собственного падения.
Намыливаясь гелем для душа, я думаю о том, что мы не пользовались презервативом. Конечно, откуда он мог знать, что я вот так вот щедро отдамся ему с пол-оборота? Щёки все ещё пылают, хотя я уже три раза помыла голову. А что если он меня чем-то заразил? Или я забеременела? Становится дурно. Он так легко на это пошёл. О чём я вообще думала, дурочка ненормальная? Мне же давно не пятнадцать.
“Роковая соблазнительница”. Этого не могло и не должно было со мной случиться. Интересно, сколько мне понадобится времени, чтобы перестать думать и смириться?
В школу за дочерью я прошу сходить соседку, она, к счастью, не задает лишних вопросов, решив, что у меня много работы и плохое самочувствие.
Пообедав и сделав небольшое домашнее задание, мы с Маргаритой отправляемся в супермаркет, где медленно совершаем покупки. Очень долго и тщательно выбирая туалетную бумагу, салфетки, освежитель воздуха.
Набрав целую телегу, качу всё это к кассе. Дочурка смеётся, а мне и на неё смотреть стыдно. Если б она только знала, чем сегодня утром занималась её мамаша, с ума сошла бы от ужаса.
Домой мы идём нагруженные пакетами. Дочке я даю маленький и легкий, сама тащу тяжёлые. Это обычное дело, но сегодня меня всё раздражает, хочется кинуть их на землю и пойти домой налегке.
А ещё оказывается, что в нашем доме сломался лифт. Взмыленная
