48 минут, чтобы забыть. Фантом (СИ) - Побединская Виктория

— Мне нужна помощь, — шепотом прошу я.

— Где ты? Все еще в первом блоке?

— В третьем, — сощурившись и сжавшись, отвечаю я.

— Какого лешего тебя занесло в третий? Это же противоположная сторона комплекса.

— Я потом расскажу. Мой пропуск здесь не работает. Свет погас.

— Возвращайся через крышу. Найди любую лестницу и поднимайся наверх, пока не попадешь на улицу. Там сориентируешься, куда бежать.

«О нет, только не через крышу», — едва не вою я. Поврежденная лодыжка — память о прошлом забеге по крышам — принимается противно ныть, словно подтверждая мое плохое предчувствие.

— До связи, — бросает напоследок Арт, и его голос растворяется в стуке моих шагов.

В коридоре по-прежнему висит тишина. Что бы Шон не задумал, действуют они с Артом явно далеко от этого места. Я сворачиваю в первый лестничный пролет и несусь наверх, пока ступеньки не кончаются. Лампочек тут нет, поэтому двигаться приходиться на ощупь. Руки машинально тянутся обшаривать стены, и наконец нащупываю ручку.

Хоть бы вышло.

Замок поддается, и дверь открывается. В глазах белеет от яркого света. Я с силой прищуриваюсь, пытаясь сообразить, куда идти. Сердце бьется на пределе, а нервы натянуты так, что прикоснись — и, как струны, лопнут, ведь на плоской крыше посреди бела дня я как муха на ладони.

Я осматриваюсь. Позади меня лес, значит, центральный вход слева. Доберусь до аварийного выхода и спущусь вниз, а потом покину его, как сотрудник лаборатории, решаю я. И снова бегу.

Единственное, что я слышу — мое влажное дыхание и хруст снега под подошвами.

Вдох-выдох.

Холодает. Я стараюсь не думать о том, что пальто осталось внизу.

Я стараюсь не думать вовсе, но невольно погружаюсь в воспоминания, прочитанные и подсмотренные, мои собственные и принадлежащие парням, теперь уже из этой реальности, жестокой и правдивой.

Я вижу отца, взгляд синих глаз которого, серьезный и упрямый, говорит мне, что такое отношение я заслужила.

Он уходит. Мне пять, и я плачу в подушку, но не жалуюсь маме.

Мне двенадцать. Он высаживает меня у женского пансионата и уезжает. Снова.

Мне двадцать один. Я стою перед монитором, разбитая и разрушенная, и не удивительно, но опять вижу лишь его спину.

«Я отдал свой долг».

Вдох-выдох.

Я вижу Тайлера.

Бегущего. Прячущегося. Дерущегося. Запутавшегося тринадцатилетнего мальчишку, стоящего с занесенным ножом.

«Потому что смерть никого не отпускает просто так».

Вдох-выдох.

Я вижу Ника, беспомощно плачущего над гибелью лучшего друга на полу отцовской лаборатории.

«— Ви, я не хочу говорить об этом. Все в прошлом. А прошлое стерто. Зачем ты снова пытаешься воскресить его?

— Потому что прошлое — это часть тебя. А я хочу знать. Тебя.

— Хочешь знать, почему я стал таким ублюдком?»

Вдох-выдох.

И я не хочу этого видеть.

И не хочу знать.

Поэтому бегу быстрее.

Пока крыша не кончается.

Дергаю за ручку.

Захлопываю за собой дверь.

Внутри темно и тихо.

Слишком тихо.

Но это хорошо. Так ведь и должно быть.

Но не успевает в голове промелькнуть последняя фраза, как кто-то прижимает руку к моему рту и грубо толкает в стену. Окружающие предметы расплываются. Последнее, что я замечаю — силуэт мужчины, горящие огнём глаза и дикую улыбку, напоминающую оскал. Я пытаюсь закричать, но стремительно проваливаюсь куда-то.

В место, где тепло.

И солнечно.

Туда, где я не забыла надеть пальто.

Приятная нега растекается по коже. А потом мир опрокидывается.

Я медленно открываю глаза и понимаю, что никакого тепла и солнца тут нет. Кое-как свожу в фокус окружающие предметы.

Вокруг серые бетонные стены. А ещё много света, режущего глаза.

Я пытаюсь пошевелиться, но руки стянуты за спиной. Пол плывет. Последствия транквилизатора дают о себе знать тошнотой и вялостью в ногах.

Первым накатывает осознание, что я попалась. Подвела парней, ведь они ни за что меня не оставят.

Следом приходит страх. За себя, за них, леденящий ужас.

А потом время на секунду замирает, и я будто слетаю с обрыва на огромной скорости. Потому что чувствую его присутствие раньше, чем поднимаю голову. Уже заранее зная, куда смотреть.

Через толстое стекло в соседней комнате точно в такой же позе сидит Ник.

От одного взгляда на палитру красно-фиолетовых гематом на его лице сжимается желудок. Я не могу отлепить взгляд от его заострившихся плеч и коленей, впалых щек и падающей на лицо челки, еще сильнее подчеркивающей худобу. Он поднимает голову, глядя прямо на меня, но не замечает. Даже яростный блеск в его глазах, который невозможно вытравить ни одним известным мне способом, не производит обычного колкого эффекта. Ник устал. И это видно.

Я до боли закусываю щеку, чтобы не дать шанса слезам. За спиной кто-то громко восклицает: — Ну наконец-то бродячая дочь вернулась домой!

Я резко поворачиваю голову, тут же морщась от боли в шее и головокружения.

Волосы цвета беззвездной ночи. Синие глаза с низкими бровями, слегка нахмуренными, будто заранее не одобряют всего, что я могла бы сказать или сделать. И этот командный тон.

Колкий взгляд отца тут же проникает в подсознание, принимаясь ворошить архивы памяти, вытряхивая воспоминания наружу: его рука, крепко сжимает мой локоть; пощечина; сворачивающийся ужом страх от одного лишь увиденного на экране телефона слова "отец".

Его присутствие, как и прежде, заставляет цепенеть, но я прикладываю все силы, чтобы сохранить спокойствие. Я больше не та, что была раньше, поэтому отвечаю:

— А тебе не все равно?

— Меня во многом можно обвинить, но только не в равнодушии, — отвечает полковник. — Особенно по отношению к тебе. Как видишь, даже твой друг здесь. Я старался. Надеюсь, ты рада его видеть?

Я игнорирую вопрос, заранее зная, что он риторический. Почувствовав тошноту, хочу вскочить со своего места, сорваться и бежать, но не могу даже рукой пошевелить, потому как она накрепко привязана к стулу. Охранник у меня за спиной предупредительно откашливается.

Отец встает передо мной и заглядывает в глаза.

— Скажи мне, Виола Максфилд, разве оно того стоило? — Он разговаривает со мной, как с маленьким ребенком. Мягко, но в то же время отчитывая. Хочется спрятаться, потому что неизвестно откуда взявшаяся вина вдруг отзывается глухим стыдом. Я снова подвела его, а это самое страшное — не оправдать отцовского доверия. — Ты в очередной раз совершила ошибку, — укоряет отец, и в груди вдруг что-то оживает, что-то спрятанное под самыми тяжёлыми могильными плитами, внезапно воскресшее после этих слов. Память услужливо возвращает прошлое. Возвращает холодный взгляд и острые, жгущие изнутри упреки: «только я знаю, что для тебя лучше», «прекрати заниматься ерундой», «не трать моё время, Виола, оно стоит дороже, чем ты можешь себе позволить», и я думаю, какой же была наивной. Теперь я точно знаю, что такое настоящий страх.

Страшно — понимать, что иллюзии, которые ты так долго строил, окружая ими себя, словно воздушным замком, в миг рушатся, опадая под ноги разбитым доверием. Что твоя жизнь — не более, чем возврат долга.

Страшно — знать, что твой собственный отец использовал тебя, обманул и предал. И готов сделать это снова.

Страшно — глядеть в глаза сидящего напротив. Того, кто, несмотря ни на какие удары, собирает себя по кусочкам, продолжая ухмыляться в лицо противнику.

Страшно — чувствовать, что это конец, и никакие слова тут уже не помогут.

Но, несмотря на ужас, я отвечаю уверенно:

— Теперь я вижу, что совершила только одну ошибку. Стоило сбежать раньше.

Отец качает головой, несколько секунд меня внимательно рассматривая.

— Дело в Нике? — спрашивает он. — Зря ты цепляешься за него, глупая. Ник уже не человек. Он — биологическое оружие. И пока ты считаешь, что между вами нет разницы, с каждым его улучшением вы отдаляетесь друг от друга все сильнее и сильнее.