Никогда не предавай мечту - Ева Ночь
– Это всё из-за партнёра, да? – злится Коля по-настоящему. У него даже кончик носа покраснел. Эс удивлена. Ревность и Коля не очень понятная ей совместимость. Ей казалось, он не способен на эти Отелловские страсти. – Решила меня выкинуть из своей жизни? Это ты так мстишь за то, что я иду дальше? Что у меня появился шанс?
– Остановись, – от металла в её голосе Коля быстро теряет запал. Эти властные замашки достались ей от отца. Она всё же его дочь. И в нужные моменты умеет замораживать ненужные вспышки эмоций или осаживать наглецов. – Не говори сейчас того, о чём потом пожалеешь, Николай Островский. Ключи! – требовательно протягивает тонкую руку и холодным взглядом наблюдает, как Коля, стиснув зубы, кладёт ей два ключика на брелке в ладонь.
Он выскакивает пулей. Хлопает дверью так, что её заклинило – сломалась «собачка». И Эс приходится ковыряться в замке, чтобы вырваться из плена, а потом приглашать знакомого слесаря, который починил ей дверь. Хмурый дядька улыбался в щетину, когда вынимал часть механизма.
– Эх, молодёжь, – ворчит он по-отечески. – Довела парня, да?
Эс молчит, но слесарю собеседник не нужен, он сам с собой неплохо ладит, бормоча под нос всякие приговорки да причитания.
Неизвестно почему, но душа у Эс танцует. Медленно кружится, выдавая осторожные па. Не то, чтобы она хотела насовсем избавиться от Коли, но определённой ясности в отношениях хотела.
Её вполне устраивала их жизнь почти без обязательств, а то, что Островский устроил ей в последнее время, больше напоминало семейную жизнь, к которой она была не готова. Какие-то обязательства. Расспросы. Контроль. Особенно сейчас, когда и так ничего не понятно. У него карьера, у неё – мечта. И как-то эти две величины не хотели приживаться. Конфликтовали между собой.
Думать об этом некогда. У неё теперь куча дел и забот. Немного помешкав, она впервые после аварии садится в машину. И вовсе это не страшно. К тому же, в тот день за рулём была не она, поэтому нет в душе её дискомфорта. Даже наоборот: некое облегчение: села – и поехала. И мир не перевернулся, и сердце не остановилось, а продолжает танцевать под неслышимую музыку, выдаёт что-то чёткое и правильное, красивое и эйфоричное. У Альды на губах улыбка. Альда… Ей нравится, как он её называет. Даже в этом Макс – оригинал.
Ей приходится звонить. Дверь в этот раз закрыта. Неужели испугался? Нет же, нет, быть того не может. Щелчок замка раздаётся ровно в ту секунду, когда она уже готова сдаться и уйти.
Он стоит, опираясь на костыли. Смотрит на неё исподлобья. Как ей нравятся его насупленные брови. Эти тёмные глаза, что готовы прожечь в ней дыру. Этот нос с чуть заметным шрамиком на переносице. Он чем-то смахивает на испанского гранда и корсара одновременно. Сейчас ему не хватает смуглоты, но эта бледность ненадолго – она уверена.
– Ну, раз пришла – заходи, – кивает небрежно и отходит в сторону. – Что это? – косится на супермаркетовские пакеты, которые она заносит вместе с собой. То ли она их, то ли пакеты её – не важно.
– Продукты.
Макс улыбается так искренне и широко, что у Альды сладко ёкает что-то внутри. Сердце сжимается в истоме, как экзальтированная барышня. Альда пугается. Нестерпимо хочется приложить руку к солнечному сплетению и сжать этот комок непонятной субстанции.
– Считаешь, я тут голодаю? – хмыкает он и, отобрав пакеты, ловко направляется в кухню. Она смотрит ему вслед. Сильный, мускулистый. Вон как легко прёт эти раздутые пакетищи да ещё с костылями.
Макс ставит добычу на стол и засовывает нос в каждый из пакетов. Иронично приподнимает бровь.
– Ах, да-да-да. Здоровое питание. Я ж тут совсем опустился, мышцы ослабли. Доходяга, короче. Дохляк-ляк-ляк.
Он и сердится, и иронизирует. Это хорошо. Сегодня он такой живчик. И музыка в сердце становится громче. Альда прислоняется к дверному косяку и жадно впитывает все его эмоции, смотрит, как меняется его лицо. На такое можно смотреть бесконечно. Искренний и живой. Настоящий.
– Улыбаешься? – супит Макс брови, но глаза его выдают – светятся мягким светом.
– Да, – пока он не спросил, она и не замечала, что невольно поддалась на его свет, потянулась, вынырнула из своей холодности.
– А кашку варить мне будешь? – спрашивает Макс, потрясая пакетом с овсянкой.
– Вряд ли. Кашку лучше по утрам. Боюсь, не смогу каждый день вставать так рано.
– А зачем мелочиться? Переезжай. Будешь контролировать каждый мой вздох, следить, не напакостил ли я, как шкодливый кот, не пью ли по ночам. Боюсь, я сам не справлюсь. Мне нужен тотальный контроль. Бери бразды в свои руки, пока я с ума сошёл и предлагаю.
Он всё так же посмеивался, но глаза следили за Альдой пристально, ловили каждое её движение. Сейчас главное не сфальшивить и не влезть на столб под напряжением, чтобы не шарахнуло. Она понимала: он её испытывает. Проверяет. Хочет понять, чего же на самом деле она желает больше всего.
– Я хочу, чтобы ты сам. Без давления. Прислушался к себе и понял, что хочешь перевернуть этот мир.
Альда пыталась подобрать правильные слова, а сердце почему-то рвалось из груди и мешало. Кажется, у неё даже румянец проступил – так она волновалась.
Макс насмешливо поднял брови, хмыкнул и взъерошил и так взлохмаченные волосы.
– И это говорит мне та, что дважды ввалилась в мой дом, нарушила порядок, диктовала условия. Дважды раздевалась догола и угрожала возвращаться вновь и вновь, пока я не передумаю.
– Иногда нужен толчок, – попыталась оправдаться. С ним никак не получалось быть ни твёрдой, ни холодной. Словно потеряла стержень и качается на ветру, как трава. Новое, непривычное ощущение.
– Нихерасе толчок. Да ты бульдозером разве что меня не переехала. Звезда балета. Из миномёта расстреляла. И пообещала шкуру спустить. Ты, считай, изнасиловала меня. Принудила.
Издевается. Ну, ладно.
– Заявление писать
