Когда герои падают (ЛП) - Дарлинг Джиана

Я стиснула зубы вместе.

— Ты знаешь, что говорят о предположениях.

Его голова склонилась вправо, брови нахмурились.

— На самом деле, не знаю.

Я напряженно пожала плечами.

— Они делают из нас с тобой задницу.

Он моргнул, затем хлопнул рукой по стойке и буквально расхохотался. Мощный звук нарастал и утихал в моей узкой кухне, слишком большой и яркой, чтобы его можно было сдержать.

— Леди может быть грубой, — наконец сказал он, продолжая говорить сквозь смех. — О, звук ругательств с твоих губах греховен, Елена. Тебе следует чаще ругаться.

Я слегка приподняла подбородок в качестве единственного ответа. Я бы точно не стала. Во всяком случае, его замечание только напомнило мне, что «грубая» это не то прилагательное, которое я когда-либо хотела услышать в свой адрес.

Я слишком много работала, чтобы забыть о грубости моего воспитания. Чтобы стать той женщиной, которая работала в десятке лучших юридических фирм города, и любовницей, которую мужчина вроде Дэниела мог бы взять в партнерши.

Данте слишком внимательно изучал меня, опираясь на предплечья, чтобы фамильярно опереться на стойку, как если бы мы были двумя близкими друзьями, разговаривающими тет-а-тет.

— Знаешь, именно контраст между двумя противоположностями возвышает их обоих до яркой славы. Не бойся быть грубой, как и мне не нужно бояться быть нежным. Слишком много одного скучно, Елена.

— Меня обвиняли в гораздо худшем, — язвительно возразила я.

Мне никогда не удавалось вести себя невозмутимо. Это было одно из качеств Даниэля, которым я восхищалась больше всего — его способность сохранять физическую невозмутимость даже перед лицом полного хаоса. В моей крови было слишком много латинского, как бы я ни пыталась обуздать ее, чтобы избавиться от дикой крайности своих эмоций.

Данте вполне мог дразнить меня так, как я знала, что многие люди так делали, чтобы наладить отношения, но, какими бы благими ни были намерения, я не умела принимать критику.

Я покраснела и почувствовала легкий стыд, а потом разозлилась на себя за то, что чувствовала себя так. Мне было слишком трудно распутать сложный узел собственных необузданных эмоций. Внезапно я устала от самой себя. Я так измучилась простого действия быть собой.

В наши дни это не было необычным ощущением, но я утомилась до мозга костей.

Данте, казалось, почувствовал перемену во мне, его чернильно-темные глаза проследили за смягчающимися линиями моих плеч и выпуклостью моей груди под шелковой блузкой, когда я глубоко вздохнула и снова вдохнула.

— Вот, — сказал он почти мягко, отводя глаза, словно желая уединиться, пока собирал мои тарелки, бокалы и еду, перенося их к моему маленькому круглому обеденному столу. — Это конец долгого дня, Елена. Почему бы тебе не сесть и не помочь мне съесть всю эту еду, а?

Я моргнула, когда огромный мафиози почти комично опустился на стул у моего крошечного столика, а затем раздвинул свои толстые бедра, пока мне не хватило места вытащить другой стул. Он начал выкладывать еду из разных контейнеров на свою тарелку, напевая при этом смутно знакомую песню себе под нос.

Я снова моргнула.

Меня беспокоило, насколько легко он мог сбить меня с толку, хотя я напоминала себе, что это было чрезвычайно странное поведение. Этот человек ворвался в мой дом, и пригласил себя на ужин, который сам же купил, и каким-то образом заставил меня почувствовать себя негостеприимной и нелюбезной.

— «Seduta» (в пер. с итал. «Садись»), — мягко приказал Данте.

Мгновенно и без раздумий я села.

Меня охватил гнев, преследуемый унижением.

Прошло много времени с тех пор, как я принимала приказы от любого человека на любом языке, не говоря уже о том, что я изгнала из головы.

Когда я снова встала, дрожа от гнева, Данте набросился и схватил меня за запястье легкой, но непоколебимой хваткой, заставив вздрогнуть.

Наши взгляды встретились, зацепились друг за друга на долгое тревожное мгновение, когда он заглянул слишком глубоко внутрь меня.

— Мы будем говорить только по-английски, хорошо? — он торжественно пообещал.

Я уставилась на него, наконец-то определив, что именно в Данте Сальваторе заставляло меня чувствовать себя неуютно.

Он был совершенно искренним.

В его превосходстве, в его обаянии, в его заботе.

Он полностью посвятил себя этому моменту, тому, что было в центре его внимания. Находиться в центре его внимания было все равно, что стоять обнаженной, лишенной всякой защиты, которую я тщательно создавала двадцать семь лет.

— Хорошо, сажусь, — натянуто ответила я, скрестив ноги.

Взгляд Данте сразу же переместился на край непрозрачной ленты на верхней части моих чулок до бёдер. Я расстегнула их и одернула черную кашемировую юбку еще ниже.

— Ты ворвался в мой дом, чтобы сказать мне это?

— Мы не занимаемся делами за обеденным столом, — предупредил он, хотя и послал мне лукавую ухмылку.

Это было вековое правило, которое знала даже я, будучи лицом, не принадлежащим к мафии.

— Я бы предпочла, чтобы мы продолжили. Ты посягаешь на мои планы на этот вечер. — я холодно изогнула бровь, потянувшись за сушими из тунца.

Мой желудок тихо урчал, напоминая, что я съела только половину яблока за завтраком.

— Ой? — слово было поглощено смешком. — Горячее свидание?

Я посмотрела на него сверху вниз, отправляя в рот кусок нежной рыбы и слегка мурлыча, глотая ее. Не было никаких причин, по которым он должен знать, что моим самым горячим свиданием с тех пор, как Дэниел оставил меня, были бокал вина, коробка любимых французских шоколадных конфет и эпизод Настоящей Крови[4].

— Возможно.

Руки Данте, ладони, покрытые мышцами, выглядели слегка нелепо, держа в руках тонкие палочки для еды, но он маневрировал ими как профессионал, выбирая острый ролл с лососем.

— Тогда я настаиваю, чтобы мы поговорили об этом. Козима намекала, что тебя… не интересуют мужчины.

Я подавилась кусочком суши, болезненно вдохнув васаби. Спокойно, с горящими глазами, Данте протянул мне нетронутый бокал красного итальянского.

Я посмотрела на него, выпив, и вздохнула с облегчением, когда жжение в горле ослабло.

— Меня очень интересуют подходящие мужчины, — поправила я его более хрипловатым голосом, чем обычно, грубым от приступа кашля. — Мужчины чести и достоинства. Я не виновата, что это редкая порода.

— Интересно, дашь ли ты любому мужчине шанс доказать свою ценность? — задумался Данте.

Слова не были недобрыми, но все равно ранили. Поздно ночью, лежа в огромной кровати, которую я когда-то делила с ним, я задавалась вопросом, дала ли я Дэниелу должного шанса быть самим собой со мной, чтобы доказать, что каким бы он ни был, он может быть прекрасен для меня.

Я отталкивала его, потому что боялась.

Я могла признать это сейчас, после месяцев упорной терапии.

Его сексуальные наклонности вскрывали старые шрамы от жестокого обращения с Кристофером в моей юности, и, как трусиха, я позволила своему страху управлять мной и разрушить мои отношения с лучшим мужчиной, которого я когда-либо знала.

Ничего из этого я не рассказала мафиози, сидящему напротив, будто мы были в его доме, а не в моем. Что-то в его непринужденной манере, казалось, усугубляло все мои недостатки. Под этим оливково-черным взглядом я чувствовала себя обнаженной и мокрой, и мне это совсем не нравилось.

Поэтому я приподняла подбородок и холодно посмотрела на него.

— Ничего стоящее не бывает легким.

Внезапный смех вырвался из его широкой груди.

— О да, Елена, с этим я могу согласиться.

Я взяла кусок нежного сашими и позволила ему растаять на языке, прежде чем отложила палочки для еды и посмотрела на него холодным профессиональным взглядом.

— Пока ты здесь, мы должны довести дело до конца. Сотрудник службы пробации [5] будет по твоему адресу в десять часов утра, чтобы установить и настроить тебе на лодыжку специальное устройство. Если у тебя нет их разрешения на посещение врача, церкви, на терапию или на что-то столь же прагматичное и важное для твоего здоровья, ты будешь ограничен своим домом.