В ритме сердца (СИ) - Майрон Тори
Я слушала и, смеясь, поражалась размахам его детских мечтаний, даже не догадываясь, что он правда верит в их будущее воплощение в реальность.
Да, его мечты всегда были глобальными, и, успев за долгие годы дружбы узнать Остина лучше, чем саму себя, я стопроцентно уверена — рано или поздно он достигнет желаемого, если, конечно, не станет вновь изображать из себя героя и бессмысленно рисковать так, как сделал это сегодня.
— Он был таким здоровым и яростным. Я думала, он тебе все кости переломает, — прочистив горло, тихо произношу я.
Немного отстранившись, Остин со свойственным ему задором смотрит на меня.
— А ты, как я понимаю, всё ещё считаешь меня хилым дрыщём?
— Я не это имела в виду. — Смотрю на него снизу вверх, в который раз отмечая, что от некогда тощего, долговязого мальчишки не осталось и следа. При моём среднем росте я еле достаю макушкой до его подбородка, а из-за крупного, натренированного тела, добиться которого вечно худощавому Остину стоило неимоверных трудов, я ощущаю себя совсем крошечной девчонкой. Хотя, несомненно, для него я такой и являюсь. — Никакой ты не дрыщ, просто он напоминал свирепого великана, способного без труда раздавить любого на своём пути.
Короткая улыбка касается любимых губ.
Чёрт… всего одна улыбка способна довести меня до исступления.
— Не спорю — Глен выглядит внушительно, но ярость его напускная, лишь для морального запугивания и подавления противника. На самом деле он душка, каких ещё поискать: много лет работает в пекарне, женат, имеет двоих милых детишек, в которых души не чает, а всё своё свободное время посвящает спасению бездомных животных и написанию картин. Кстати, очень даже неплохих. Я в живописи мало что смыслю, но его последний морской пейзаж тронул даже меня: синяя водная гладь, белая пена бушующих волн, а вдали, на фоне бледно-фиолетовых сгущающихся сумерек, порхает стая чаек. Смотришь — и сразу такое блаженное умиротворение по телу разливается. Безумное сочетание цветов. Не передать. Глен талант, каких ещё поискать.
Мне кажется, мои глаза готовы выпасть из орбит.
— Ты сейчас серьёзно? — совершенно сбитая с толку, интересуюсь я, прекрасно помня татуированного качка размером со шкаф, со сморщенным, озлобленным лицом, готового содрать кожу с каждого, кто перейдёт ему дорогу.
Остин несколько долгих секунд молчит, покусывая губы, а когда смех всё-таки вырывается наружу, говорит:
— Боже, видела бы ты своё лицо, — звонко смеётся. — Я ни черта не знаю о жизни этого бугая! Просто решил снять напряжение, вот и наплёл первое, что в голову пришло.
Пока он продолжает заливаться, я невозмутимо стою, до последнего пытаясь удержать серьёзное выражение лица, но щёки сами начинают дрожать, а губы предательски расплываются в улыбке.
— Дурак ты, Остин! Какой же ты всё-таки дурак, — заразившись от него приступом смеха, я бью кулаком по его плечу.
— А недавно говорила, что я — гений! — напоминает он, без особых усилий уворачиваясь от ударов.
— Беру свои слова обратно! Дурак, а ещё конченый врун! Его хоть Глен зовут или ты с самого начала мне зубы заговариваешь всяким бредом?
— Нет, бредом была лишь его история жизни, остальное — чистая правда, — заверяет он, получая в плечо ещё один удар. — Да ладно тебе, Никс, я хотел просто немного отвлечь тебя. Ты сильно перенервничала сегодня. — Ловко перехватывая мои замёрзшие руки, он сжимает их между своих ладоней.
— И кто же в этом виноват? — нахмуриваю брови, но всё ещё улыбаюсь.
— Прости, но с каких пор тебе одной дозволено трепать мне нервы? — спрашивает он с поддельным возмущением, а я не нахожу, что ответить. Лишь стараюсь не подавать виду, что неумолимо таю от его трепетных прикосновений рук.
Между нами повисает непродолжительное молчание, в момент которого я успеваю расслышать непрерывные завывания ветра, отголоски музыки из бара, его мерное дыхание наперебой с ускоренным ритмом моего сердца, и вспоминаю, как, стоило закончиться поединку, я со всех сил рвалась сквозь ревущую толпу к нему: изрядно побитому, вспотевшему, покрытому следами крови вместе с кусками земли и пыли, зверски усталому, но такому любимому, до боли родному и невозможно красивому.
Мне было крайне необходимо лично убедиться, что он жив и ему ничего не угрожает. Я бежала, одержимая желанием сжать в объятиях, дать ему почувствовать тепло, ласку и переполняющую меня любовь. Бежала, как наивная дура, напрочь забыв о том, что моим желаниям никогда не суждено сбыться.
Добравшись до центра двора, вместо того, чтобы накинуться на него и больше никогда не отпускать, я просто застыла на месте. Перестала дышать, приросла к земле, напрочь оглохла, не слыша ни крики людей, ни слова Эми, по пятам следующей за мной. Я смотрела, как чужие тонкие руки уже обнимают его, крепко прижимают к стройному телу, не боясь испачкаться в грязи и крови, а губы хаотично покрывают короткими поцелуями, не пропуская ни одного синяка и раны на усталом лице.
Но моё вконец истерзанное сердце на сей раз разбивалось вовсе не от плачущей от счастья Лары, которая не могла оторваться от него ни на секунду, а от ясной картины его искренних чувств к ней.
До появления Лары Дорбей в жизни Остина было много разных девушек: привлекательных и, на мой скромный взгляд, не очень, блондинок, брюнеток, рыжих, высоких, низких, болтливых непосед и скромных тихонь… Этот список можно продолжать ещё долго, но каждая из них для Остина была коротким эпизодом жизни, проносящимся мимо кадром, не оставляющим за собой ничего, кроме приятных воспоминаний.
Я привыкла быть единственной, кого он по-настоящему любит. Пусть и совсем не так, как мне необходимо.
Девушки исчезали из его жизни так же быстро, как и появлялись, а я оставалась. Всегда.
Но с Ларой всё иначе. Я это сразу поняла. Тут что-то больше, глубже, важнее простого удовлетворения физической потребности. То, как он прикасается к ней: бережно, словно к хрупкой фарфоровой куколке, и в тоже время властно, давая понять, что выбрал её и отпускать не намерен. То, как он смотрит. Пронзительно, нежно, чувственно. Так, как никогда не смотрел и никогда не посмотрит на меня.
И это больно. Чертовски больно. Так, что грудную клетку сжимает до невозможности сделать вдох. Душевная агония велика настолько, что методично поглощает каждый атом тела, трансформируясь в настоящую, физическую боль.
Сегодня, видя влюблённость в зелени его глаз, я буквально ощущала, как кровожадный садист тупым ножом неторопливо вырезает из моей груди сердце и, вдребезги разбив его о землю в стотысячный раз, прогуливается по разлетевшимся осколкам.
Когда-то мне казалось, так будет не всегда — рано или поздно я привыкну, перестану умирать и возрождаться от мук ревности, смирюсь с мыслью, что взаимная любовь Остина для меня недосягаема, но, видимо, со мной что-то не так: я неисправимая идиотка или просто мазохистка.
Сколько бы моё упрямое сердце ни разрывалось, оно всё равно продолжает безответно любить. И неважно, будь это любовь к матери или мужчине.
— Ты замёрзла. — Тёплый голос возвращает меня из грустной паутины мыслей. Натянув мне на голову капюшон, Остин застёгивает молнию куртки до самого горла.
Чёртова братская забота.
Мне нужно, чтобы ты раздел меня, коснулся кожей к коже, опалил дыханием, покрыл горячими поцелуями. Это бы согрело меня лучше всякого огня.
— Ты неважно выглядишь, Никс, бледная совсем и синяки под глазами.
— Устала немного за последние дни, — потирая переносицу, пытаюсь вспомнить, когда в последний раз ела.
— Не надумала ещё уйти из клуба? Я изначально был против, а сейчас вижу, что не зря — ночная работа не идёт тебе на пользу, — озадаченно говорит он, даже не зная всей правды до конца. Знал бы — убил бы на месте. Поэтому пусть и дальше думает, что я просто гоу-гоу танцовщица в ночном клубе.
— Остин, я не найду другую работу с похожей зарплатой и возможностью танцевать. Ты же знаешь, я ничего другого не умею, а вновь быть официанткой, работая за гроши, или ещё хуже — воровать, как мне приходилось делать это в банде, я не хочу. Я не уйду из клуба, ведь не одному тебе нужны деньги, — последние слова слетают с моих губ с особенно явным отчаянием.
