Босиком по пеплу. Книга 2 (СИ) - Мейер Лана

Не удержав равновесие, я падаю на колени и до скрипа сжимаю зубы, чтобы не завыть. Ноги не слушаются, онемев от длительного нахождения в скрюченном состоянии, в легких подозрительно хлюпает. Спасибо трёхразовому ледяному душу, льющемуся из отверстий в потолке в те моменты, когда я отключаюсь.

До состояния моего здоровья никому нет дела. Врач вероятному смертнику не положен. Меня держат в камере в три четверти моего роста в высоту и столько же в длину. Стоять невозможно, лежать — тоже. У меня отобрали всю одежду, мне не дают спать, кормят один раз в день. Я лишен возможности молиться. Здесь нет туалета только, сливное отверстие. Мое тело промерзло до костей, мышечная боль стала почти привычной.

Свет разгорается ярче, резко гаснет и снова вспыхивает. После многочасового нахождения в кромешной темноте маленькой бетонной клетки — это равносильно пытке. Возможно, я недалек от истины, и дознаватели придумали новый способ воздействия, потому как остальные не подействовали.

Не потому, что я стойкий или сильнее других заключенных. Нет. Абсолютно. Я полностью дезориентирован и физически истощен. Но я не виновен. Мне нечего сказать, а признаться в том, что не совершал — прямой путь к смертной казни.

Я не испытываю иллюзий, что связи отца помогут выбраться отсюда или как-то облегчат мое положение. Но, признаться, сначала подобные малодушные мысли посещали. Особенно в первые сутки, когда я еще не понимал, где оказался, и что мне предъявляют.

Осознание пришло на первом из последующей череды допросов. Я в тюрьме для террористов по самому серьезному обвинению в системе правосудия Анмара. Ни одного вопроса, касательно Алисии и нашей связи. Словно и не было никакого побега, словно она не висела над горящей пропастью, держась за мою руку. И нет ни малейшей возможности узнать, где моя Ли сейчас, что с ней произошло после того, как военные вырвали её у меня.

Все мои мысли занимает только она — Алисия, а не собственное плачевное состояние и дальнейшая судьба, которую я всецело передаю в руки Аллаха. Я мысленно молюсь о том, чтобы Ли повезло больше и её миновали карательные меры Амирана аль-Мактума. Она его законная жена, он не сможет с ней поступить так, как со мной.  Я видел, как наследник смотрел на нее, пока она стояла перед ним на коленях. В его взгляде не было триумфа или жесткости, его гнев распространялся исключительно в мою сторону, и я цепляюсь за это воспоминание, каким бы ужасным оно не было для меня, как утопающий за соломинку. Может быть, я обманываюсь, слабовольно теша себя надеждой, что аль-Мактум не причинит Алисии боли. Потому что если она сейчас страдает, то это только моя вина. Моя, и никого больше.

Если бы я знал, чем закончится наша отчаянная смелая попытка убраться из Анмара, никогда бы не втянул Ли в это безумие. Слишком поздно я понял степень одержимости эмира, катастрофически поздно. Почему я был так слеп? Ведь если я был готов бросить все, перевернуть мир, лишь бы сделать Ли своей, то почему Амиран аль-Мактум не может чувствовать что-то подобное? И если это так, то с его возможностями он практически непобедим.

И я впервые готов умолять Аллаха, чтобы так оно и было, чтобы эмир потерял голову от любви. Влюбленный мужчина не тронет объект своего обожания, уничтожит всех вокруг, но сохранит то, что ему дорого. Видит Бог, я бы на его месте поступил точно так же.

Если бы я мог что-то исправить, изменить… Мне так больно, что я готов сожрать собственное сердце, лишь бы избавиться от разрывающей агонии.

Ты поверила мне, Ли. А я подвел тебя.

Мы больше не прорвемся и ничего не придумаем.

Я бы так хотел сделать тебя счастливой, я бы жизнь отдал за одну твою улыбку. Но ничего больше не будет. И хотя мы все еще живы, Амиран аль-Мактум убил нас, отравил, уничтожил.

Это конец.

Однажды моя принцесса станет его королевой, а мне останутся только воспоминания о наших ночах на озере, выгоревшем дотла, о наших мечтах, детских клятвах и взрослых обещаний.

Я знаю, Ли, — ты тоже никогда не забудешь. Вкус пепла, разбитые мечты, сожжённые надежды.

Прости, что я не смог нас спасти. Я пытался и проиграл.

И если мне суждено умереть здесь, то возможно, я все это заслужил.

Надежды выбраться — практически нет. Если Амиран аль-Мактум решит, что я виновен, то так и будет. Чуда не произойдет.

Отца отстранили до конца расследования. Он ровным счётом ничего не сможет сделать. Единственный, кто может повлиять на наследника — это король, но я не склонен возлагать надежды на заступничество монарха. Если против моего отца тоже заведено дело, то ему самому понадобится протекция Арьяны аль-Мактума.

Скрежет замка и скрип открываемой металлической двери сигнализирует, что пришло время допроса. Который по счету? Я давно сбился. Мне задают одни и те же вопросы. Раз за разом, не меняя формулировку.

В камеру падает свет из коридора. Он не такой яркий, как тот, которым меня пытали несколько минут назад. Его мои зрительные нервы способны выдержать. Прищурившись, в проеме вижу очертания массивной фигуры тюремного надзирателя в камуфляже. Он демонстративно кладет руку на кобуру пистолета, показывая кто тут главный. Словно я способен сейчас оказывать сопротивление. Да, я ноги едва волочу, имя свое выговорить не способен.

— На выход, Каттан, — я внутренне собираюсь, услышав хамоватое требование. Кое-как встав на ноги, начинаю продвигаться к открытой двери. Это непосильная задача. Каждый шаг в полусогнутом состоянии дается через боль. Мышцы атрофировались, меня мотает от слабости и головокружения, а цепь между наручниками слишком коротка, чтобы придерживаться за стены.

Как только удается выбраться в коридор, надзиратель грубо толкает меня в спину и приказывает идти вперед, держа руки за спиной. Я автоматически выполняю. Стараюсь передвигаться быстрее, чтобы избежать болезненных тычков в позвоночник. Не могу привыкнуть к унизительной наготе, и не привыкну, даже если придется провести здесь годы. Когда-то я изучал различные методы влияния на психику преступников, используемые спецслужбами для получения показаний. Не думал, что доведётся прочувствовать их на себе лично. Но, по крайней мере, я понимаю смысл всего происходящего и это позволяет мне морально держаться.

— Стоять, — командует сопровождающий. — Лицом к стене, — раздается звук открываемой двери. — Пошел, — меня заталкивают в комнату для допросов, запирая её снаружи. Надзиратель остается ждать в коридоре.

Слеповато щурясь, я смотрю на незнакомого следователя, сидящего за столом в центре квадратного помещения без окон. Сложно определить размеры камеры. Я не вижу стен. Свисающая над ним лампа создает круг света, за которым сгущается темнота. Только стол и два металлических стула, вмонтированных в пол.

— Проходи, Хамдан. Садись, — указывает мне незнакомец на место напротив. Я проглатываю острое чувство тревоги. Слишком доброжелательно обращается ко мне этот человек. Прежний следователь был гораздо жестче во время ведения допросов.

Я нерешительно прохожу вперед и занимаю свой стул. Непроизвольно сжимаюсь, ощущая голым задом и яйцами ледяную железную поверхность.  О том, чтобы откинуться на спинку и речи быть не может. Подняв голову, я выжидающе смотрю на мужчину, невозмутимо наблюдающего за мной. Не могу скрыть удивления. Следователь молод, немногим старше меня. Одет в безупречный деловой костюм и больше похож на бизнесмена, чем на представителя закона. Худощавый шатен с пристальным цепким взглядом. Серо-зеленые глаза, светлая кожа. Руки уточненные, как у офисного сотрудника, заметный американский акцент.  Он не анмарец, не спецагент и точно не военный. Выправка и телосложение не соответствуют.  Я подмечаю все детали, чтобы понимать, что за зверь этот новичок, и какого Шайтана мне поменяли следователя.

— Хочешь кофе? Еще горячий, — вежливо произносит неизвестный элемент, пододвигая в мою сторону бумажный стаканчик. Я подозрительно смотрю на предложенный напиток, и отрицательно мотаю головой.