Дмитрий Басаргин - Море, солнце и…
Резвон — это один из двоюродных братьев, они на самом деле были тогда в баре, одна бы Нина ни за что не пошла.
— Я просто танцевала, он хорошо играл.
— Резвон сказал мне, что этот гитарист, хоть все и считают его испанцем, — русский.
— Может быть.
— Это не может быть, это есть. Он русский, — в устах матери это звучало как приговор.
— Ну и что. Не все русские плохие, — Нина опустила голову и говорила совсем тихо.
— Моя дочь! Это говорит моя дочь! Разве ты забыла войну, и как русские ничего не делали, чтобы защитить нас? А дядя Джума говорит, что они продавали оружие той и другой стороне! Они делали деньги на горе! На нашем горе!
— Но он там не был!
— Он там не был, там был его друг или брат! Все русские одинаковы! — мать заплакала. — Ты, моя дочь, не должна иметь ничего общего с ними.
— Но почему, мама, почему, если он не такой!
— Сегодня не такой, а завтра такой! Ты думаешь — мать злая! Я ведь удержать тебя хочу! Только добра желаю, ты ведь одна у меня! — мать обняла ее за голову, продолжая ронять слезы. Волосы ее пахли сгоревшим растительным маслом. Каждая слеза будто прожигала дырку в сердце Нины.
— Твой отец… в нем тоже много кровей было намешано. И русская, и цыганская, и наша на беду. Где он теперь? Я молодая была, глупая. И подсказать некому было.
Нина проплакала полвечера и никуда не пошла. Ей было ужасно, невыносимо жаль мать с ее такой вот жизнью. Ведь мать в молодости была очень красивая, тетя Лори показывала фотографии, а что у них сейчас? Какая она сейчас с такой работой? С такой жизнью?
* * *И снова утро. Для Виктора это было «Утро смутной тревоги». Так бывает. Ты просыпаешься, делаешь все утренние дела и вроде все более-менее. Но что-то не так. И зубной щеткой поранил десну, и чаем обжегся… А за спиной у тебя из горячего воздуха материализуются образы. И это называется паранойя.
Нет, ну конечно все было не так трагично. Просто наш герой ходил-бродил без всякой видимой цели. Будто голова болит. Да нет, не болит. Может, недоспал? Да нормально, вроде, 8 часов, даже чуть больше. И даже море не помогло. Кощунственная фраза, но бывает и так. Да-с, даже море не помогает. Поплескался-понырял. Нет, не помогает. Попытался сосредоточиться на какой-нибудь мысли. Вон летит парашютист за лодкой-моторкой. Буржуйские развлечения. Лети-ит.
И еда не приносит былой радости. Может, копченый катран спасет нас? Давно ведь мечтал. Нет, не спасает. Лучше бы мидий взял. Не брал сроду катрана, не стоило и начинать. Дело вкуса, конечно…
Тьфу, как-то глупо все так.
«Долог день до вечера».
Он даже совершил неслыханный жест расточительности. Швырнул на ветер 20 гривен — сходил на теплоходе по трем бухтам: синей, зеленой и голубой. Красивые бухты. Царский пляж. Сквозной грот — хитроумная затея пиратов. Было ощущение, что он что-то безмерно важное не успел сделать. Нет, не так. Ему предстоит сделать что-то безмерно важное, может сейчас, может вечером, а он уже твердо знает, что не успеет. И эта заранее упущенная возможность зубной болью медленно изводила его, выматывала нервы.
Самое противное, что ведь нет ничего, нет и быть не может. Потому что не может этого быть никогда.
М-м, как муторно-то…
Генуэзская крепость, в простонародье именуемая Генуэз, обрывалась в море несколькими крутыми утесами. Один из них, средней крутости, Виктор облюбовал для прыжков в море. Он заранее, как человек предусмотрительный, разведал дно. Оно было довольно чистое, глубина — метра три «с гаком», как здесь говорят. Пойдет. Только кусок скалы, видимо отвалившийся когда-то от утеса, торчал у самого подножья. Но его легко перелетаешь, даже несильно оттолкнувшись. Когда-нибудь, мечтал наш герой, бархатной безлунной ночью, можно будет сигануть оттуда с факелами в руках. Когда-нибудь…
Он сидел наверху утеса. Даже блаженное ощущение двухсекундного полета не манит. Незачем лететь. В таком настроении не то что летать, ползать не хочется. «Летай, иль ползай — конец известен». Он слушал ветер. Интересно, здесь всегда дует ветер с моря. Как же парусники отчаливали от берега? Ветер… У всех у них в головах ветер в этом возрасте. Но все кажется таким значительным! Ничего, вот вырастут, поймут, что к чему. В жизни не одна романтика, есть и изрядная доля цинизма. И неизвестно еще, что бы другой мачо сделал на его месте. Хотя догадаться можно. Эх, спрыгнуть бы отсюда прямо в одежде, да не тщательно отработанной «ласточкой», а «солдатиком»… Стойким оловянным солдатиком. «Оловянный, стеклянный, деревянный». Какое-то правило русского языка, не вспомнить сейчас — о чем. Ладно, надо еще какой-никакой еды впихнуть в себя. Натощак не работаем — принцип.
Вечер как вечер. Все гомонит и веселится. Большая деревня. Находись она в российской глубинке, выглядела бы, конечно иначе. Там ведь нет моря. И население не меняется каждые десять дней. А местные и здесь, в общем-то, живут бедно. Веселятся и ликуют туристы, люди, что умудрились как-то за что-то уцепиться в этой неверной изменчивой субстанции, именуемой жизнью. Современной жизнью. И у них здесь — пир. Неважно, что во время СПИДа и на пороге эко-катастрофы. Когда это кого останавливало.
А вообще ерунда это все. Просто хандра. Непонятно от чего. Может, погода переменится. Люди всегда и все усложняли. А надо проще быть, читай — твердолобее. Уметь послать кого надо куда надо и опохмеляться по утрам. А сейчас… Просто нужна женщина. Наверное. Да точно. Свободная женщина.
Он подошел к воротцам бара-варьете. Час прогулок по барам еще не настал и «снежинка» стояла одна, обводя скучающим взором бульвар. Вот кстати…
— Мадмуазель танцует в свободное время? — максимум приветливости и обольщения.
— Ну. И шо? — глаза «снежинки» были большими и бессмысленными. Как у коровы.
— Кхм. «Больше вопросов не имею», — с некоторым разочарованием в голосе.
Нет, ну надо же! Вроде как все просто — ползешь ты по пустыне, впереди оазис, все там есть: родник, пальмы. Фигура, то есть, лицо. Чего, кажется, еще надо-то? Пения райских птиц, очевидно?
И тут он почувствовал, в лучших традициях романов Ф.М.Достоевского, раскаленный взгляд за спиной. Взгляд, от которого било током. Он обернулся. Никого нет, конечно. Какая-то подвыпившая компания шумно меряет своему предводителю гигантскую ракушку на голову. Ну что ж, пойдем, утопим сомнение в работе!
Его бар. Знакомые лица. Но не играется. Не поется. И люди чувствуют это. У них есть деньги, но они не молоды. Вчера они почувствовали запах молодости, для них на секунду все стало новым, незнакомым и манящим. А улыбка партнера (партнерши) обещала такое, о чем они и мечтать не могли.
