Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 2
Но пленка двигалась, голоса звучали, это был не сон.
«Вся твоя жизнь, Скотт, прошла впустую. Как и жизнь твоего отца. Я многие годы рассчитывал на тебя, надеялся, что ты примешь у меня банк, А ты, хоть и не знал о моих планах, посвятил себя тому, чтобы любой ценой занять мое место».
— Нет! — закричала я. — Никогда не говори ему этого! Никогда! Никогда!
Лента шла, а голос отца все звучал…
«Но этого тебе было мало, верно? Ты одержим жаждой разрушить все, что я люблю и чем дорожу. Ты затащил в свои сети мою дочь и отдалил меня от людей, которых я люблю».
— Нет! Нет! Нет! — Я разрыдалась.
«Нет! — закричал Скотт. — Все не так! Ты все выворачиваешь наизнанку, ты врешь, что я не люблю Вики…»
«Забудь о Вики! У нее с тобой все кончено! Она сама мне это сказала. Как только в сентябре она услышала рассказ Джейка, то сразу поняла, что ты используешь ее с целью обеспечить свое будущее».
«Это ложь!»
«Разве? Она сразу же хотела порвать с тобой, но я уговорил ее подождать, пока разделаюсь с Шайном. Ей не хотелось ждать: она боится тебя. Она давно уже боится тебя, неужели ты этого не видишь? Она даже сегодня не хотела видеть тебя, но я пообещал ей, что сразу же вызову тебя к себе. Я не мог рисковать и допустить, чтобы ты навредил ей».
«Но я никогда не делал Вики ничего плохого…»
«Боже мой! Говорить такое! Да ты превратил в ад ее жизнь! И еще обвиняешь меня во лжи! Ты еще безумней, чем я думал!»
«Я клянусь тебе, что никогда не делал Вики ничего плохого, ты слышишь?»
«Не ври. Ты хотел убить ее в августе».
Я подумала: Кевин — предатель. Как и Джейк, он остался верен своим привязанностям, корни которых уходят далеко-далеко, в те времена, когда меня еще не было на свете.
«Она мне все рассказала. Ты угрожал ей. Ты пытался убить ее. Ей никогда через это не переступить, никогда. Но она была слишком напугана, чтобы порвать с тобой сразу. И лишь вернувшись в Нью-Йорк и узнав о твоих делишках с Шайном, она поняла, как грязно ты ее использовал!»
«Ты мне все врешь, как когда-то врал мне про моего отца…»
«Ты знаешь, что я не вру. Просто ты не хочешь смотреть правде в глаза. Ты слишком болен. Тебя надо запереть. Изолировать. Я сделаю так, чтобы тебя и близко не подпустили к банковскому делу, и пресеку твой террор в отношении моей дочери. Вся Уолл-стрит узнает о том, как ты предал меня с Доналдом Шайном, и я уже нанял охрану для своей семьи. Только сделай шаг, один шаг, чтобы увидеть Вики, и ты будешь уничтожен за попытку убийства. Тебе конец. Ты понял? Я не хочу знать тебя, Вики не хочет знать тебя, и никто не хочет тебя знать. Все. А теперь катись отсюда и держись от меня подальше. Мне наплевать, что с тобой случится, больше я не хочу тебя видеть. Больше мне нечего сказать».
Я выключила магнитофон и громко сказала:
— Я не могу слушать эту мерзость!
Потом снова включила и слушала безжалостные слова отца о загубленной, драгоценной для меня жизни, грубые выкрики Скотта, слышала, как вбежали телохранители моего отца, слышала драку, угрозы, слова отца: «Только посмей при свидетелях угрожать мне, и я тебя упрячу в ближайшую психушку». Затем я услышала, как Скотт выкрикивал оскорбления и выключила магнитофон. И больше не включала. Я долго смотрела на него, потом перемотала пленку, вынула катушку и спрятала в сумку. Глаза мои были сухи, руки больше не дрожали.
Я вышла из комнаты. Глядя прямо перед собой, я прошла через громадный зал и, когда швейцар предложил вызвать такси, дала согласие тоном человека, собравшегося на свидание.
На полпути я еле удержалась, чтобы не позвонить в «Карлайл», хотя и понимала бессмысленность этого звонка. Совершенно очевидно, что Скотт не снимет трубку.
У гостиницы я расплатилась и прошла к лифту. Я шла как во сне, окружающий меня мир казался таким далеким, будто я смотрела на него сквозь перевернутый бинокль; я не слышала, что говорят люди.
Открыв дверь своим ключом, я вошла в комнату. Там лежала записка. В ней было написано:
«Моя дорогая Вики, не верь тому, что говорит твой отец. Конечно, мне было бы лучше не связываться с Шайном, но я знал, что твой отец обманывает меня, и Шайн был моим последним шансом достичь мира в своей душе, чего я хотел так долго и страстно.
Однако теперь я знаю, что в этом мире нет справедливости. Я никогда не смогу оправдаться перед своим отцом в том, что не исполнил свой долг перед ним, так же как не смогу исправить того, к чему привел тебя, веря, что дам тебе счастье, которого ты заслуживаешь. Теперь я понимаю, что мы обманывали себя, полагая, что наш брак может быть счастливым. Я не стою тебя, не гожусь для жизни. Демон насилия не дает мне жить.
Мне удавалось как-то жить до сих пор лишь потому, что я направлял насилие наружу. Это позволяло мне быть в ладу с самим собой. Но теперь, когда мое самолюбие ущемлено, насилие обратилось внутрь меня. Возможно, это и есть то, чего я хотел. Иногда смерть не есть худшее для человека. Жизнь с тем, что осталось ему, — хуже.
Я так тебя люблю, что не могу до конца поверить в то, что ты разлюбила меня. Но даже если это случилось, пожалуйста, прости меня за все то горе, что я причинил тебе, и поверь, я ухожу во мрак с мыслями о тебе и о тех радостных мгновениях, что я пережил с тобой.
Всегда с любовью, Скотт».Я вошла в ванную и опустилась на колени перед красной от крови водой. Его тело еще не остыло, но он был мертв. Прижавшись к нему щекой, я поглаживала его волосы и видела умирающего в Далласе Кеннеди, платье Джеки, испачканное кровью, грязную войну во Вьетнаме и горящие города Америки. На фоне проносившихся передо мной картин насилия мы со Скоттом уже не были в центре, а растворились в потоках крови, насилие надвигалось на нас, чтобы разрушить и поглотить наши жизни.
Я сказала вслух:
— Мне необходимо увезти его в тихое место.
Вдруг меня охватила страстная жажда покоя и тишины. Невозможно было больше терпеть насилие. Прочь, куда-нибудь подальше. Надо все начать сначала, но как это сделать, как выпутаться? Я все еще стояла на коленях перед кровавой ванной, гладила его темные волосы и, наконец, сказала:
— Надо что-то сделать.
Я пошла обратно в комнату, повесила на ручку двери снаружи табличку со словами «не беспокоить», и села на диван.
Некоторое время я так сидела. Начало темнеть. Я размышляла, надо ли звать полицию, но не было сил ни с кем разговаривать. Естественно было бы обратиться к отцу, но я не могла. Ни к нему, ни к кому-либо еще.
Стало темно, и я включила свет. Направилась к ванной, чтобы еще побыть с ним, но почувствовала вдруг, что не в состоянии открыть дверь. Я услышала свой голос: «Скотт мертв», — и как бы увидела себя в большом зеркале, увидела женщину в синем платье, всеми брошенную, раздавленную прошлым, парализованную настоящим и неспособную заглянуть в будущее.
