Марта Кетро - Солнечное настроение (сборник)
– Это не отмазка! Это правда!
– С твоей стороны было бы честно и порядочно не юлить, а признаться!
– В чем, скажи на милость, я должна признаваться? В том, что мой муж параноидальный ревнивец?
– Мои качества мы обсудим в следующий раз!
– Как ты не поймешь, ведь обижаешь меня и унижаешь своими подозрениями!
– Не надо! – погрозил Павел пальцем. – Не надо проделывать со мной женских штучек! И слезы не помогут! Лимит рыдающих девушек на сегодня исчерпан!
Ирина не заметила, как по щекам потекли слезы. Павел был точно каменный, не достучаться. В его сознании, вдруг ставшем железобетонным, имелся только один вход – для плохих новостей, подтверждающих его догадки. А для хороших вестей входа не было, они перестали восприниматься. Ирина не могла применить свою излюбленную тактику: сдаюсь на милость победителя! Это бы означало подтверждение вымыслов Павла.
Николая Сергеевича разбудил грохот в соседней комнате. А через секунду послышался крик Ирины: «Что ты себе позволяешь?»
Николай Сергеевич испуганно замер, затаил дыхание. За стенкой ссорились дети. Они не кричали во весь голос, знали об отличной слышимости. Доносилось только тревожное «бу-бу-бу», но иногда, наверное, забывались, и Николай Сергеевич улавливал отдельные слова.
Он надеялся, что буря утихнет сама собой, но не тут-то было. И Николай Сергеевич решил вмешаться.
Он предстал на пороге комнаты, сложил молитвенно руки на груди и произнес:
– Милые мои! Не надо ссориться! Пусть будет еще один ребенок! Я его воспитаю!
– Ребенок? – опешил Павел. – Ты беременна? – повернулся он к жене. – Хорошенькое дело! Я узнаю последним! И от тестя!
Сцену можно было бы назвать комической. Ночь, отец и муж в трусах и майках, Ирина в ночной рубашке, разыгрывают пьесу абсурда. Но Ирине было не до смеха. Подкатывала истерика, как в детстве. Но тогда начиналось с дрожащих рук, от пальцев катилась волна, стискивала горло, и, чтобы спастись, надо было кричать. Теперь отчаяние взорвалось где-то за грудиной и стало быстро расходиться, как круги по воде. Задрожали коленки, скрутило живот, перевернулось сердце… вот и горло разбухло и одновременно жгутом стиснулось… Навалился мрак со вспышками молний. Страшно! Очень страшно! Надо спасаться!
Ирина кричала в голос. Рыдала, колотила по подушке и выкрикивала:
– Она! Все она! Из-за нее! Ненавижу! Из-за матери! Всю мою жизнь отравила! Испортила! Подлая! Ненавижу! Думала, кончилось! А она снова, снова вмешалась!
Павел знал за собой вспышки гнева, допускал их, проигрывал в борьбе с гневом, смирился. Но его жена?! Спокойная, ироничная, уравновешенная Ирина может вот так бесноваться? Павел оторопел.
– Пар выпускает, – пробормотал Николай Сергеевич.
Павел и Николай Сергеевич растерянно стояли перед диваном со скомканной постелью, на которой извивалась Ирина. Ночная рубашка задралась, волосы прилипли ко лбу, кулаки сжаты, глаза безумны, слезы в три ручья.
– Из-за нее! – голосила Ирина. – Папа! Из-за нее Павлик думает, что я ему изменила!
– Как ты мог? – упрекнул Николай Сергеевич зятя.
Павел очнулся, подскочил к жене, обнял. Приходилось применять силу, чтобы удерживать Ирину.
– Это не все! – кричала она. – Не все! Я скажу!
– Милая, дорогая, любимая! – Павел не мог поймать лицо жены, чтобы поцеловать. – Все говори!
В детстве, когда подобное случалось, она не могла сказать. Не могла, как ни трясла истерика, бросить в лицо бабушке и отцу: «Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛА МАМА! ЛЮБАЯ! МОЯ! ЕДИНСТВЕННАЯ! Дайте мне месяц, неделю, день, но только прожить вместе с мамой!»
Ирина чуть затихла, шумно и часто дышала:
– Скажу! Я скажу!
Она подхватывала воздух со свистящим звуком сквозь зубы.
– Говори, доченька, – плакал и не замечал, что плачет, Николай Сергеевич.
– Что с тобой? Что с тобой? – твердил Павел. – Говори!
– Я ЛЮБЛЮ ЕЕ! – в нечеловеческом напряжении и порыве выкрикнула Ирина. – Всегда любила! Хочу быть с ней! Меня тянет! Чудовищно тянет! К МАМЕ! У МЕНЯ ЕСТЬ МАМА!
Казалось, после этих слов должно было случиться нечто катастрофическое: землетрясение, атомный взрыв… Но ничего не происходило. Павел и отец не пали замертво, сраженные страшным откровением. Они выглядели как люди, которые не знают, чем помочь дорогому страдающему человеку.
И тут раздался громкий вопль Николеньки.
Малыш стоял в проеме двери. Одетый в розовую, с оборочками, не мальчишечью, подаренную Вероникой пижаму, тер кулачками глазки, кривил рот и безутешно плакал. Его разбудил шум. Вылез из кроватки – дедушки нет, пошел на голоса… когда увидел рыдающую маму, почувствовал, что привычный мир рухнул, исчез, пропал. Если мама плачет, значит, мир неправильный…
Николай Сергеевич подхватил внука и поднес к дочери. Павел забрал Николеньку, втиснул его между собой и Ириной, обнял обоих.
Отчаянное рыдание сына подействовало на Иру как отрезвляющий холодный душ, как резкое торможение на большой скорости, как падение, прервавшее полет. Ирине всегда казалось: если человек быстро впадает из крайности в крайность, из смеха в слезы, из печали в веселье, то он притворствует. Потому что инерция глубинных истинных чувств очень велика. Оказывается, не столь уж и велика. «Истеричная дура!» – довольно скоро обругала себя мысленно Ирина.
– Все хорошо, мой маленький! – утешала она сына. – Я с тобой! Папа с тобой! И дедушка! – Посмотрела виновато на мужа: – Древнегреческая трагедия?
– Шекспир отдыхает, – улыбнулся Павел.
– Папа, выпей лекарство! И мне… накапай.
– Я бы тоже не отказался, – разжал руки Павел, посмотрел внимательно на жену, не ожидается ли нового приступа. Миновало. – Только вместо валерьянки предпочел бы виски.
– И мне виски! – потребовал Николенька.
– Договорились, – ответил Павел.
Ирина посмотрела на него укоризненно: нельзя так шутить с ребенком.
Павел и Николай Сергеевич вышли на кухню. Николенька крепко обнимал маму за шею.
– Почему ты плакала?
– Ударилась больно головой. Упала с кровати. Видишь шишку на лбу?
– Вижу. Мура! Вот я трахаться умею и никогда не плачу!
– Давай договоримся – слова «мура» и «трахаться» ты говорить не будешь.
– Почему?
– Они мне не нравятся.
Пришел Павел с тремя стопками на подносе. В одной виски для него, во второй мутная жидкость – успокаивающие капли для Ирины, в третьей разбавленный чай для Николеньки.
– Выпьем!
Ирину поразило, что сын бодро, если не сказать привычно, двинул свою стопку, чтобы чокнуться. Надо больше заниматься ребенком!
– Можно я посплю с вами? – попросил Николенька.
– Э-э-э… – подбирая слова отказа, протянул Павел.
