Елена Квашнина - Четыре Ступени (СИ)
С того дня Светлана начала сторониться Дубова. Ей вдруг стало неуютно в его обществе. Только его отменные манеры, отменная вежливость нравились с каждым днём больше и больше. Они позволяли отвечать той же монетой, держать Павла Николаевича на расстоянии. Точнее, себя держать. Расстояние позволяло рассматривать его слова и поступки под другим углом зрения, позволяло видеть то, чего раньше в своём увлечении Светлана не замечала. Или неправильно трактовала. Внутренне она стала удаляться от Павла Николаевича семимильными шагами. Возникало чувство, что она сидит одна в тёмном зрительном зале и смотрит игру одного актёра на ярко освещённой сцене. Плохую игру, признаться. И вот удивительно: чем дальше от себя она видела Павла Николаевича, тем ближе он старался подойти. Его желание оказаться рядом причиняло страдание. Невозможность духовной близости с ним понималась всё острее, пронзительней. У Светланы иногда случались минуты забытья. Какое-то радостное или горестное событие распирало грудь и очень хотелось поделиться им именно с Павлом Николаевичем. Забыв о действительности, она искала Дубова во время перемен, после уроков, но, натыкаясь на предмет своих поисков даже в очень удобном для разговора месте, словно вдруг спотыкалась. Глядя в его оживлённое лицо и радостно, ласково сияющие глаза, внезапно понимала: он не поймёт, он ничего не поймёт, не сможет, ему не дано. Осознание этого причиняло настоящую боль. На дно души оседала горечь, не позволяющая ей оценить по достоинству тот факт, что Павел Николаевич искренно радовался, видя Светлану.
Не верила она его радости. Помнила “Повесть о Павле”. Задавалась вопросом: любил ли он свою Лёку по-настоящему? Ведь настоящая любовь не проходит никогда. Не должна проходить. В этом Светлана была убеждена непоколебимо. Не столько убеждена, сколько откуда-то знала наверняка. Может, ему казалось, что любил? Наблюдая за Дубовым изо дня в день, она теперь вовсе не была уверена в способности Павла Николаевича любить. Люля хохотала, когда Светлана, сидя за чашкой переваренного кофе на кухне у подруги, упрямо твердила:
- Ты не понимаешь. Это не человек, а бревно с усами. Правда, красиво обтёсанное и притворяющееся человеком.
- Ну, пусть бревно, - веселилась Люля. - А только он влюблён, влюблён и влюблён. К бабке ходить не надо, ясен пень.
- А-а-а, - отбрыкивалась Светлана и цитировала Грибоедова. - “Любила Чацкого когда-то, меня разлюбит, как его…”
Вообще-то, Светлане не очень нравилась манера Люли выражаться. Дикая смесь из блатного, подросткового сленгов и вполне грамотной, вполне литературной речи. Собственный Люлин “арго”. Весьма прилипчивый, между прочим. В короткий срок люди, общавшиеся с Панкратовой, перенимали её “арго”. Дубов, и тот немного втянулся.
Светлана боялась подцепить сленговую заразу. Когда вокруг тебя все демонстративно презирают родной язык, несложно и самому опуститься до уровня окружающих. Павел Николаевич подвёл под этот процесс теоретическую базу. На одной из перемен в учительской зашёл разговор о сленге. Так вот, он заявил, что только недалёкие люди стремятся защитить язык от него самого и от народа, ежедневно формирующего свой язык. Как же Светлана была благодарна Галине Ивановне, когда та нашла пусть не самый удачный, но аргумент:
- Вы, Павел Николаевич, - проронила Хмура, - скоро докатитесь до оправдания матерящихся. Почти все, оправдывающие сленг, доходят до оправдания в разговорной речи мата. Но подумайте как следует, что такое мат и сленг? Сленг - упрощённая замена слов и понятий. Упрощённая! Деградация! Упрощается речь, упрощаются понятия, упрощается мыслительный процесс и эмоции обедняются. То есть они деградируют. Мат же - табуированная лексика. Табуированная, запретная. Не будем опускаться в глубины веков, к истокам. Сейчас мат - ругань, по своей сути нецензурная брань. Она уместна в критических ситуациях. А в нормальном разговоре? Заменяя нормальную речь, сильно сокращает её возможности, сокращает лексикон и количество понятий у своих носителей. Та же логическая цепочка, что и при использовании сленга, только быстрей и короче.
Павел Николаевич растерялся. Контрдоводов сразу найти не сумел. Галина Ивановна воспользовалась моментом. Вздёрнув наконец подбородок, величаво выплыла из учительской. Оставила за собой последнее слово. Присутствовавшие при столь кратком, но жёстком обмене мнениями, зашумели. Дубов с позиций словесника пустился доказывать, что сленг и матерщина не одно и то же, принялся раскрывать механизмы исторической лингвистики. Светлана сидела в уголке, молча слушала. Не смотрела на Дубова, так как он постоянно поглядывал на неё и говорил, скорее всего, для неё. Она смотрела в окно. Иногда мысленно соглашалась с его доводами. Всё так, всё правильно. Теоретически. Умом Светлана с ним соглашалась. Умом. Не сердцем, не душой. Душа восставала против мата, сленга, арго, фени и что там ещё выделяют филологи. Душе не хотелось бедности, грубости. Ведь слова, которыми мы изъясняемся, являются лишь отражением наших чувств, нашей сущности. Начнём прятаться за грубым словом и не заметим, как постепенно вслед за ним огрубеют и чувства, обеднеет сущность. Чем упорней Павел Николаевич старался доказать свою правоту, тем всё большее отчуждение нарастало в Светлане. Почему-то вспомнилось: сам Павел Николаевич сленгом пользовался мало, предпочитал литературный язык. С учениками, некоторыми учителями - с использованием сленга, да. С остальными… И для чего? Быть в любом обществе своим? Не казаться смешным собеседнику? По каким-то другим причинам? Не так уж и важно. Любая из этих причин, с точки зрения Светланы, говорила не в его пользу. И отдаляла от него Светлану, отдаляла. Может, потому неприятно было слышать от Люли “…влюблён, влюблён и влюблён…”.
Какова же была её растерянность, когда в один прекрасный день Дубов заглянул к ней в кабинет после уроков. Удостоверился, что Люли в окрестностях не наблюдается, и, немного смущаясь, заявил:
- Мне надо поговорить с вами, Светлана Аркадьевна.
- Со мной? - удивилась Светлана. Она сидела за столом над раскрытым журналом. Пыталась сосредоточиться - не получалось. Мысли бродили где-то, ну, очень далеко. Повернулась к Дубову. Смотрела в его зеркальные глаза, видя в них отражение своего лица, медленно соображала. О чём он хочет с ней говорить? О работе, скорее всего. Больше, вроде, не о чем. Нет у них точек пересечения. И точек соприкосновения в последнее время не находится.
- Именно с вами, - развеял её сомнения Дубов.
- Раз надо, значит, надо, - в настроении Светланы не только энтузиазма, но и просто охоты разговаривать не прослеживалось. - Ну, что же вы? Говорите.
