Ева Модиньяни - Нарциссы для Анны
Барон покорно улыбнулся. Безнадежно влюбленный, он смирился с непреклонным характером своей возлюбленной, но не терял еще надежды.
— Ты так прекрасна, моя дорогая, даже когда сердишься. — Его хриплый голос был полон желания.
Оба они разгорячились после долгой скачки по вересковой пустоши, окружавшей замок барона на Луаре, и сейчас перевели коней с галопа на шаг. Вдали уже виднелся изящный силуэт замка, которым с семнадцатого века владели бароны де Ларошфуко.
— Я не могу этого позволить, Станис, — смягчившись, сказала Анна, ласково погладив его по щеке. На ней были узкие зеленые брюки и белая шелковая блузка, облегающая грудь. На ногах коричневые кожаные сапоги.
— Я буду ждать и надеяться, — сказал барон с грустным вздохом, демонстрируя смирение.
Пришпорив коней, они мелкой рысью добрались до замка. Конюх встретил их у ворот и принял поводья.
В углу конюшни Станис снова обнял ее. Эта снегурочка с сердцем вулкана, как он определял ее, сводила его с ума.
— Хватит! Перестань! — воскликнула Анна. Но этих слов и гневного взгляда было недостаточно, чтобы образумить его. Он прижал ее к себе, приник к ее губам и рывком расстегнул ее блузку.
Яростным усилием Анна вывернулась и ударила его хлыстиком по щеке. Она была вне себя от стыда и обиды. Широкий синеватый след от удара появился на щеке барона.
— Не делай этого больше никогда, — воскликнула Анна голосом, полным презрения. — Если хочешь позволить себе подобные вольности, у тебя довольно подружек на стороне. Никогда не забывай, кто я.
С тех пор как она стала невестой Станиса де Ларошфуко, она впервые реагировала на его приставания таким решительным образом, но и никогда еще не случалось, чтобы мужчина набросился на нее с таким неистовством.
— Маленькая шлюшка, — потирая рубец на щеке, отвел барон душу, когда Анна уже не могла его услышать. Он бы жестоко ее избил или так же страстно любил бы ее. То ненавидя ее, то любя, он жил только ею, дышал только ею, этой недотрогой, приводившей его в отчаяние.
Станису де Ларошфуко было за тридцать. Он был хорош собой, к тому же в нем угадывалась порода. По отцовской линии он происходил от Франсуа IV, герцога Ларошфуко, знаменитого автора «Моральных размышлений», фрондера, полководца и писателя, оставившего заметный след в истории Франции. Впрочем, Анна не во всем им восхищалась — ее шокировало, что предок ее жениха был вынужден жениться в пятнадцать лет.
Анна и Станис познакомились зимой на одном из лыжных курортов в Гренобле. Анна, которая никогда не блистала на лыжах, иногда заканчивала свои спуски кубарем, и как-то раз именно Станис после одного из таких трагикомических спусков галантно помог ей подняться на ноги. Молодой человек, который рыцарски протягивал ей свою руку, не показался Анне особенно привлекательным, но, в общем, он был приятным и остроумным, с живыми улыбающимися глазами и говорил по-английски с чудесным французским акцентом.
— Меня зовут Станис, — представился он, сняв перчатку.
— И все? — спросила она, приводя в порядок свой невзрачный лыжный костюм, купленный на дешевой распродаже.
— Я ношу имя, перед которым раскрываются все двери, — признался молодой человек, привлеченный зелеными глазами Анны и ее девичьей грацией, но удивленный скромностью ее костюма, который не имел себе подобных на этом шикарном лыжном курорте, где пускались на ветер миллионы и номер в отеле стоил бешеных денег.
— Ах, вот как! Вы меня заинтриговали, — заметила Анна, вновь вставая на лыжи в своем наряде от деревенской портнихи.
— Тогда я вам представлюсь, — сказал он. — Станис де Ларошфуко.
— Тот самый, что написал «Максимы» и «Размышления», — блеснула она своей эрудицией. — И сколько же вам, в таком случае, лет?
— Двадцать девять.
— Ого!.. — засмеялась Анна. — Значит, это были не вы, значит, это творения вашего предка.
— Ему сегодня было бы четыреста. — Знатность и древность его рода на всех производили впечатление, и Станис это знал.
— С ума сойти! — воскликнула Анна. Ей было весело, она снова встала на лыжи и поехала, поднимая снежную пыль.
Вечером беседа продолжилась в баре «Палас» за стаканом дымящегося грога. Будучи по своему происхождению аристократом, а по воспитанию джентльменом, барон обладал к тому же изысканным вкусом и чувством такта. Так ей, по крайней мере, казалось тогда. Он был прямой противоположностью молодым львам миланского светского общества, в которых ощущался налет провинциализма, и это подкупало в нем Анну.
В Гренобле Анна разделяла номер в гостинице со своей бостонской подругой, Мередит Стенли, дочерью банкира, который находился в деловых отношениях с Чезаре, и большой поклонницей Фиделя Кастро. У Мередит была связь с одним радикальным профессором из Гарварда. Она хотела выглядеть большой интеллектуалкой, но скорее выглядела сексуально озабоченной особой. Она жаловалась, что американцы тратят на упаковку своей продукции больше, чем индейцы на прокорм, но при этом двигалась, раскачивая бедрами, как Мэй Вест, и словно бы приглашая каждого встречного в свою постель. Она кстати и некстати цитировала Герберта Маркузе и в то же время хранила в своей необыкновенной памяти сведения обо всех светских браках Европы и Америки. Она была знакома со Станисом и знала о нем и о его семье многое. Семья была знатной, старинной и знаменитой, но с незначительным состоянием. У них имелись земли в Нормандии, которые приносили скромный доход, и пара замков на Луаре, которые этот доход пожирали. Немалая коллекция драгоценностей матери, вследствие постоянно растущих запросов семьи, тоже довольно быстро таяла. Станис, неотразимый сердцеед, прожигал в Гренобле остатки состояния семьи Ларошфуко.
— Вчера вечером он за мной волочился вовсю, — рассказывала Анна. — Утром наполнил мне дом цветами. Говорит, что влюблен. — Она была во власти легкого возбуждения и загадочно улыбалась фарфоровой чашке с кофе, которую подносила к губам.
— Кажется, он влюблен в успех, — сообщила ей Мередит, чья выступающая грудь готова была вывалиться из белой блузки. — Он таким рожден. Это записано в его генетическом коде. Ты же скорее… — добавила она намекающим тоном.
— Мне он кажется симпатичным, остроумным, — согласилась Анна, продолжая забавляться с дымящейся чашкой. — Но, в общем-то, я не знаю…
Анне исполнилось уже девятнадцать, но ей казалось, что любовь и страсть выдумали поэты или богатые бездельники, чтобы убежать от скуки. В воздыхателях у нее не было недостатка, но сама она еще ни разу не была влюблена всерьез. Юноши, которые ухаживали за ней, не вызывали у нее никаких особенно волнующих чувств. Иногда ей казалось, что в ней что-то устроено не так. И тут появился этот Станис со своими фантастическими предками и славой сердцееда, который, по крайней мере, ее заинтересовал.
