Анна Берсенева - Антистерва

Этот дом был построен так, чтобы человек мог быть в нем счастливым, и точно так же был посажен сад; это Лола понимала. Но представив, что впереди бесконечный день — пусть даже вот такой, наполненный ее любимым осенним светом, который отражается от спелых яблок или от них исходит, — Лола почувствовала, что ей не хочется и этого прекрасного дня.

«Да почему же?» — спросила она себя.

И не стала отвечать, потому что знала ответ.

Ей не жаль было, что кончилось все интересное, необычное, из чего два года состояла ее жизнь. Кончился Париж, и Неаполитанский залив, и лондонские улицы, и… Да все это кончилось, и ни о чем она не жалела.

Она приобрела весь мир, так сильно повредив своей душе, что потеря этого мира оставила ее равнодушной.

Все, что она чувствовала сейчас, не было даже отдаленно похоже на тот ужас, который охватил ее, когда два года назад она вернулась с работы и увидела, что ее квартиры больше нет. Нет книг на стеллажах от пола до потолка, и нет салфеток и скатертей, которые крахмалила мама, и нет фотографий на стене — только черные ямы выбитых окон, запах мокрой гари и ухмыляющееся лицо Мурода в толпе сочувствующих и любопытствующих. После той потери был ужас невосполнимости, а после этой не было ничего, ни страха, ни сожаления. Ни-че-го. И с этим «ничего» предстояло жить дальше. То единственное, что могло бы его отменить, было невозможно, это Лола знала точно, и знала, что если не заставить себя привыкнуть к этому «ничего», то лучше сразу броситься в речку — благо плавает она плохо.

Дом прогрелся быстро. Стены впитали в себя весь жар яблоневых дров; запах спелых яблок, и раньше стоявший в доме, от тепла стал сильным и острым. Лола вспомнила, что ела в последний раз вчера у Ермоловых, и удивилась тому, что есть ей при этом совсем не хочется. Она все же поела яблок, и они неожиданно подействовали на нее как снотворное. Она с трудом добрела до кровати — даже не до кровати в зимней половине дома, а до дощатого топчана в летней — с трудом отыскала матрас, одеяло, подушку, цветастые простыни…

«Может, мне эти яблочки какая-нибудь волшебница подбросила? — подумала она, уже засыпая. — Усну тут, как Мертвая Царевна, а проснусь в хрустальном гробу…»

Ей стало немножко смешно от этой мысли, но глаза закрывались сами собою, и она даже улыбнуться не успела.

Лола проснулась от непонятного стука.

Она села на топчане и растерянно огляделась, не понимая, где она и что с ней. В комнате стоял полумрак, на улице — тишина, в окно заглядывали ветки с тяжелыми яблоками, что-то поскрипывало и покряхтывало в бревенчатых стенах… Лоле стало не по себе. Чтобы не бояться, она решила, что стук ей почудился. Но как только она это решила, стук повторился снова. Он доносился с противоположного, выходящего не в сад, а на улицу крыльца, и, хотя не был сильным, пронизывал дом насквозь.

Лола завернулась в одеяло и босиком, на цыпочках, прошла к двери. Половицы скрипели так громко, что этот скрип слышался, казалось, далеко за стенами дома. В другое время Лоле это даже понравилось бы — она любила живые таинственные звуки, — но теперь она думала только о том, что дом стоит на отшибе, что деревня и днем показалась ей какой-то безлюдной. .. Все это не добавляло ей мужества.

Она остановилась у двери, хотела спросить"? кто стучится, но побоялась спрашивать.

«Может, уйдут? — подумала она. — Все-таки света в окнах нет… Подумают, что и дома никого нет!»

Человек, стоявший за дверью, не уходил. Он стоял молча, даже ступеньки крыльца не скрипели под его ногами, но он не уходил. Лола больше чувствовала это, чем слышала. Она прижалась к двери ухом и щекой, потом положила на нее ладонь, провела по молчащим доскам, потом… Потом она отодвинула тяжелый засов и быстро распахнула дверь; руки у нее дрожали. В эту минуту она уже знала, кто стоит на крыльце.

Но больше она не знала ничего. Все, что можно было бы обозначить словом «знать», — кончилось. А то, что началось, не имело названия.

Этот порох на губах, и жар его рук, и биенье сердца, стремительность которого она чувствовала сквозь свои всхлипы и слезы, и дышащая впадинка под его плечом, в которой однажды лежала ее голова и в которую она теперь утыкалась то носом, то лбом, и весь он, весь, совершенно от нее не отдельный, единственно необходимый, мгновенно родной, невозможный, но — существующий!..

— Как же… ты… приехал?.. — всхлипывала Лола. — Как же…

— На машине приехал. — Он говорил с нею как с маленькой, и она этому совсем не удивлялась, потому что именно та» кой себя сейчас и чувствовала. — Сел в машину, проехал через Ефремов, перед Лебедянью на Сретенское повернул. А дом ведь приметный, у реки, и сад большой, не перепутаешь.

— Но ты же не мог… догадаться, что я…

Она наконец смогла поднять на него глаза. Впрочем, лучше бы она этого не делала, потому что сразу заплакала снова.

— Конечно, не мог, — согласился Иван. — Белый свет вон какой большой, как бы я догадался, что тебе в голову взбрело? Это Сергей догадался. Видно, по родственному сходству. Догадался и мне сказал.

— Почему… сказал?.. — совсем уж глупо всхлипнула Лола.

— Потому что я спросил.

— Я совсем дура, Ваня. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Ну что я у тебя спрашиваю? Пойдем.

Они прошли в летнюю половину дома, туда, где в окно заглядывали яблоки. Луна уже взошла — не луна, а тоненький и ясный молодой месяц.

— Уже ночь? — спросила Лола.

Она понимала, что спрашивает очередную глупость, но ей вдруг показалось, что Иван сейчас исчезнет, и от этого ее охватил такой ужас, что необходимо стало спросить любую глупость, чтобы попытаться этот ужас прогнать, хотя бы звуком собственного голоса. Ужас не прогонялся.

— Да. — В слабом, почти не существующем свете месяца Лола все-таки увидела, что он улыбнулся. — А боишься ты зря.

— Откуда ты знаешь, что я боюсь?

Ничто не могло прогнать ужас, а его улыбка смогла. Лола засмеялась.

— А откуда ты узнала, кто за дверью стоит? Ведь не спросила даже. Ну, оттуда и я знаю. Лена, я… Ты подожди, не убегай от меня! — торопливо сказал он, заметив, что Лола как будто бы отшатнулась. На самом деле она просто почувствовала, что одеяло сползает с ее плеч на пол, и судорожно его подхватила. — Я понимаю, ничего этого не заслужил… И не мне бы… — Иван говорил сбивчиво, как будто боялся, что сейчас она исчезнет и он не успеет сказать. Лола понимала это потому, что и сама чувствовала точно такой же страх. — Но я тебя люблю, Лена, это в первый раз со мной такое, я понимаю, трудно поверить, я и сам сначала не поверил, но… Да нет, сразу я поверил! Это ни с чем не перепутаешь, и… И не могу я от тебя уйти, хоть не запиской, а палкой меня прогоняй.