Ты – всё (СИ) - Тодорова Елена
– А ты почему плачешь? – обращается ко мне.
С добрым смехом обнимает поверх плеч и притягивает к своей мощной груди. Одним этим движением так сильно Яна напоминает. И на мгновение не ощущаю дискомфорта. Принимаю утешение так, словно до этого миллион раз подобное проворачивали.
– Я тебе рассказывал, дочь?.. У нас в роду все долгожители. Раньше девяноста шести никто не сдавался. Так что набирайся терпения.
Смеюсь, утирая слезы.
– Ну что уж, что уж… Такая судьба, – выдыхает Роман Константинович гораздо тише, но с той же невыразимой верой, что все в этой жизни побороть можно.
В ванной Ян ставит себе очередной укол. Мы принимаем душ и надеваем привезенные Романом Константиновичем вещи. Спешно покидаем охотничий домик.
– Еще вернемся, – обещает мой Нечаев, когда я оглядываюсь на место, с которым так много связано.
С улыбкой киваю.
На заднем сиденье внедорожника немного расслабляемся.
– Вы ешьте, ешьте. Мне приказано пустые контейнеры вернуть, – приговаривает папа, когда открываем первый судочек с плавающими в масле варениками. – Я понимаю, что там много всего. Скажите спасибо, что мама сверху не села. Она посчитала, что Яну нужно поесть именно в пять утра, чтобы выдержать потом до операции восемь часов без пищи.
Вчерашний день был тяжелым из-за правды, которая буквально обрушилась на голову. Но сегодня легче не становится. Наоборот, когда усваиваешь информацию, осознаешь всю глубину пережитого всеми Нечаевыми.
Какими мудрыми и крепкими нужно быть, чтобы это пройти? Всем им. Про Яна вообще молчу – его путь не по силам обычному человеку.
Опустошаем все контейнеры, хотя Нечаева аппетит явно подводит. Молчу, но сердце рвется, когда думаю о том, насколько ему сейчас больно.
Прощание с Романом Константиновичем, да и прохождение контроля в аэропорту для нас проходит скомканно. Отец обнимает Яна, а мне снова хочется плакать.
– Ждем дома с победой.
– У меня этих побед… – бормочет мой Нечаев. Разогнав морщинки, словно тучи, улыбается. – Не подведу, – выдает отцу, похлопывая того по плечам.
– Спасибо вам, – шепчу я.
Роман Константинович хмурится, будто не понимает, за что благодарю. А через мгновение сдержанно кивает и снова приобнимает.
Знакомство с Германией пролетает невнятно. А в клинике с первых минут начинается пугающая суета.
– Ян… – выдыхает одна из медсестер осуждающе, но вместе с тем с очевидным облегчением и, вероятно, даже радостью.
После чего я слышу, как мой Нечаев говорит на немецком. Прежде уже доводилось, когда созванивались с головным офисом. Но как-то именно сейчас по накопленному отзывается – теплом все внутри окатывает, словно крепкого алкоголя хлебнула. Ничего поделать со своими реакциями не могу, меня будоражит эта грубоватая речь. Ведь когда Ян говорит на немецком, меняется даже тембр его голоса. В нем будто какие-то скрытые нотки активируются, и при этом усиливается звучание всех тех, которые я давно люблю.
Есть профессии, в которых реализуются все природные возможности человека, а есть язык, в котором раскрывается весь его вербальный потенциал.
– Тебя тут все любят, – заключаю я, едва остаемся наедине. – Впрочем, я не удивлена. С тобой так случается везде.
Нечаев морщится. Вижу, что он растерян. Из-за меня не знает, как себя вести в уже привычной для него самого привычной обстановке.
– Скажешь тоже… Просто со всеми слишком хорошо знаком, – последнюю фразу с иронией растягивает.
– Конечно, хорошо, – с улыбкой встревает забежавшая к нам русскоговорящая медсестра. – Пять лет прошло, а я до сих пор Яна Романовича своему сыну в пример привожу. Как он сражался. Вся клиника за него болела и им восхищалась, а уж мы-то повидали.
Ян еще сильнее хмурится. Смотрит на женщину, словно понятия не имеет, о чем она говорит.
Смеюсь, чтобы не расплакаться. Обвивая руками его талию, утыкаюсь лицом в грудь.
– Ложись, – говорит Нечаев, пока Нелли устанавливает систему. – Тут можно чувствовать себя как дома. Сейчас мне капельницу воткнут. Киноху посмотрим, – подмигивая, прикладывает к уху мобильный. – Только отцу отзвонюсь.
– Огромный привет Роману Константиновичу! – просит передать медсестра.
– Обязательно.
– В Германии таких мужчин нет, – делится со мной Неля. – Я десять лет в разводе. Смотрю на местных, и никаких отношений не хочется.
– У нас на самом деле таких, как Нечаевы, тоже немного.
– Да, но здесь все еще печальнее.
– Я первый раз в Германии. Не знаю, что сказать.
– А ничего и не надо говорить. Счастливая ты.
– Так и есть.
Замолкаем, едва возвращается Ян.
– Привет тебе, Неля Павловна, от Романа Константиновича.
Молодая женщина благодарит, краснея от удовольствия.
Нечаев ложится рядом со мной. Выпрямляя одну из своих мускулистых и жилистых рук, дает медсестре ввести в вену иглу системы.
– Все, Ян Романович, у вас минут сорок пять. И побежим в операционную.
– Побежим, Нелли. Бегать – это прям мое.
– Несмотря ни на что.
– И вопреки всему.
– Я немного ревную, – шепчу в небритую щеку Титана, когда медсестра выходит.
Он смеется.
– Зря, Ю.
– Знаю. Но это невозможно контролировать.
– Лучше попроси у меня что-нибудь. Я сейчас очень добрый стану.
– Ты всегда добрый. Всегда прислушиваешься. Всегда лучше меня знаешь, чего я хочу.
Задерживаем зрительный контакт, когда это говорю. Внутри меня, особенно внизу живота, волнующе горячо становится. И это не сексуальная энергия, что-то намного мощнее плещется.
– Тогда смотри фильм, Ю.
– Он на немецком.
– И что? Все ясно же, – дразнит Нечаев.
– Ну да, конечно. Я ни черта не понимаю.
– Я вначале тоже не понимал.
– Ян… Я сейчас, возможно, глупую вещь скажу… – несколько раз дыхание перевожу. – Ты не зацикливайся на футболе. Если врачи не разрешают, оставь, пожалуйста, в покое эту мечту. Я понимаю, это, должно быть, сложно. Но сам подумай… Твоя мечта ведь давно сбылась! Ты был на вершине. Ты до нее добрался! Не надо больше.
Смотрю на него, и кажется, будто снова груз с его плеч снимаю. Сам не мог бы бросить. Без конца мне что-то доказывает.
Ох, уж этот Ян Нечаев…
– Сложно мне было бы оставить в покое тебя, Ю. А футбол… Ну кайф, конечно. Но у меня крепкая воля. Отказаться могу. Только кто будет гонять с нашими пацанами?
Я замираю. Таращусь на него, пока видимость не замыливают слезы. На радостях смехом прыскаю, хоть и летит из глаз эта соль.
– Мы придумаем что-то другое, Ян, – убеждаю, пребывая в полной уверенности, что так и будет. – А может… Может, у нас родятся девочки? Почему вы все так ждете сыновей?
Десятки эмоций по лицу Нечаева проходят. Он и хмурится, и морщится, и, будто улетев в какие-то далекие мечты, улыбается.
– По карме мне, – смеется, наконец. – Про парней я знаю все. Любой возраст – взятая вершина. А вот с Одуваном с трудом научился обращаться. И это что?.. На закреп теперь?
– Эй, – наигранно возмущаюсь. – Так ты против девочки, что ли?
Нечаев снова смеется.
– Да не против, – шепчет, притягивая свободной рукой к себе поближе. Целуя в висок, ошарашивает: – Хоть две сразу.
– Две?! Это чтоб два раза не ходить? А вообще… Я все-таки сомневаюсь насчет девчонок. Знаешь почему?
– Почему?
– У меня давно в мыслях, что у вас, Нечаевых, какой-то станок с настройками на пацанов!
– Что-что? – переспрашивает удивленно. А потом смотрит на мое раскрасневшееся лицо и смеется так сильно, что я опасаюсь за иголку у него в руке. Поглядываю, чтобы ничего не сорвал, но при этом сама до слез хохочу. – Вот о чем ты думаешь, пока я с тобой серьезные дела решаю, Одуван? Ты же видела мой станок. Нет там никаких настроек.
– Не обманывай, не обманывай, Нечай… Мама Милана сказала: девочек в роду четыре поколения не было.
– А мы с тобой сломаем эти настройки.
– Будем рожать, пока девчонка не выскочит?
