Простить и поверить (СИ) - Вера Эн
Дима усмехается и утешающе треплет ее по волосам. Смысла объяснять, что брать с собой было не кого, даже не стоит: Черемуха и сама это понимает. Как и то, что проблему с Гошей Дараганом надо было решать, а не рассчитывать, что она рассосется сама собой. Просто боялась за Диму, а он, защищая ее, совсем ничего не боялся.
— Обошлось все, Лен, — напоминает он и прижимается губами к ее лбу. — Придется, конечно, попотеть, чтобы Майбах этот треклятый как новенький сделать, но Мишке это вполне под силу. Вот подлечится пару дней, а вы ему пока помощников грамотных подыщите…
Михаил лежит в этой же самой больнице, в соседней от Владимира Васильевича палате, и его здоровью, по заверению врачей, ничего не угрожает. Надо только придумать, как отмазать его от Гоши и от полиции. Но это ждет. В отличие от Ленкиного невыносимо влюбленного взгляда. Она сама тянется к Диме за поцелуями, и никакие препятствия на свете не могут помешать ему ответить на это желание.
Кажется, во всех сегодняшних тревогах они отказывали себе в близости слишком долго: с того самого момента, как Дима признался Лене в любви. И теперь, в ее взаимности и после недавних потрясений, они целуются как-то особенно сладко. Без обычной сумасшедшей нерастраченной страсти, в совершенной нежности и понимании, в какой-то уверенности и восхищении, в обещании и доверии — долго, вкусно, безмятежно, не представляя, как прерваться хотя бы на секунду. Дима зарывается пальцами в шелковые Ленины волосы, и она, захватив его затылок, все притягивает Диму к себе, не позволяя отодвигаться даже на миллиметр…
…и сама же первая отталкивает.
— Вы?!.. — как-то слишком отчаянно выдыхает она, чтобы Дима мог позволить себе в ответ какую-нибудь остроту о том, что она сдалась первой. Но чтобы сообразить, что она имеет в виду, требуется время. Ах да, подбор персонала…
Вот зачем ты, Черемуха, все портишь?
— Вы с отцом, — старательно скрывая подкатившее разочарование, поясняет Дима. — Теперь, когда он вернулся, уверен, вам не составит труда… — он осекается, заметив в ее глазах слезы. Так, что тогда вообще происходит? — Лен?..
— Дим, скажи, что ты все это не серьезно! — жалко требует она. — Я знаю, что папа натворил, я сто раз попрошу у тебя за это прощения, только не уходи! Пожалуйста! Я так боялась, что ты ушел!..
Вон оно что! Дима качает головой и криво усмехается. Потом прижимает свою Черемуху лицом к плечу и горячо целует в висок.
— Куда я от тебя уйду? — сентиментально говорит он. — Может, лет двенадцать назад и психанул бы, а сейчас — привязала, Черемуха, оплела всеми своими ветвями — никуда больше не денешься.
Чушь, конечно, какую-то несет, но Ленка в его объятиях хрюкает, и Дима чувствует, что именно это она и хотела услышать.
— Тогда пригласи меня сегодня к себе, — чуть стеснительно шепчет она и все же смотрит в упор ему в глаза. Дима даже опешивает немного: в свою съемную квартиру? В этот полунищенский закуток из одной комнаты со скрипящим полом и кухни, которая не ремонтировалась с самой постройки дома? То есть Диме, по сути, все равно, где любить свою Черемуху, он бы и шалашом в лесу не побрезговал, лишь бы не отпускать ее от себя ни на одну лишнюю секунду, но Ленка Черемных, судя по ее квартире, привыкла совсем к другим удобствам. А не к раскладному дивану, встречавшему новое тысячелетие уже в преклонном возрасте.
— Лен… — с осторожностью начинает Дима, не зная, как предупредить и одновременно не обидеть, но она не дает ему продолжить.
— Обещаю не приставать к тебе, чтобы не смущать Кирилла, — говорит умоляюще и трется, словно кошка, лбом о его плечо. — Могу лечь на кухне на полу, и даже матрас себе куплю, только чтобы не расставаться с тобой! Не могу, Димка! Просто не могу!
— Дурочка!.. — окончательно растроганно выдыхает он — и потом может только возносить хвалу высшим силам за то, что те вовремя остановили его, не позволив все испортить.
Кирюха — само понимание и деликатность — заявляет, что на кухне этой ночью будет спать он, потому что «Елена Владимировна — гостья и женщина, а папке и так сегодня досталось», и потому он, Кирилл, будет «чувствовать себя виноватым, если займет чье-либо из них место». Возражений он не принимает, уютно устроившись на новеньком надувном матрасе и закрыв предусмотрительно на кухню дверь, и предоставляет Лене и Диме возможность скинуть напряжение чересчур непростого дня, а заодно и наговориться наконец так, как они никогда еще не говорили: откровенно и душевно, не скрывая больше ни одного из собственных чувств и собственных желаний.
— Лен, слушай, ты извини за это все, — кается, взмыленный, Дима, когда Черемуха черт его знает в какой раз изгибается под ним и стискивает руки у него на шее так судорожно, что, кажется, сама это признание и выдавливает. — Девушку не приглашают в такое убожество, если только не хотят от нее избавиться. У меня квартиру должны через месяц сдать: нормальную, Лен, и район вполне приличный…
Ленка вжимается в его губы истерзанными губами и целует как-то светло и чисто.
— Дурак ты, Корнилов! — шепчет следом, глядя горящими глазами. — Неужели ты действительно думаешь, что мне это важно?
Дима коротко вздыхает, но не переводит тему.
— Мне это важно, Лен! — объясняет он. — Я не хочу, чтобы ты пожалела о том, что сегодня сказала. Я на самом деле не все в своей жизни просрал…
Он замолкает, поняв, сколь неуместно это слово здесь и сейчас, но Лена даже не морщится.
— Ты не просрал себя, Дим, это самое главное, — как-то очень интимно говорит она. — Остался тем же Димкой Корниловым, в которого я когда-то так безоглядно влюбилась. И все двенадцать лет не могла разлюбить.
Дима приподнимается на руках и внимательно на нее смотрит. Вертевшийся на языке вопрос кажется слишком глупым и слишком важным одновременно, и словно бы сам решает, что для него сейчас самое время.
— Даже когда ненавидела?
Лена кивает и так крепко сжимает руки на его плечах, словно все еще боится потерять.
— Потому и ненавидела, Дим, — признается она. — Был бы ты мне безразличен — выкинула бы из головы, и дело с концом. Выкинуть тебя из сердца не получилось.
Он снова глубоко вздыхает и покрывает короткими поцелуями ее лицо.
