Владимир Шибаев - Серп демонов и молот ведьм
Попы сами, чай, знают, когда служить. Вон гордый человек. А до чего тихий всегда. С ума съехал, от энтих крикунов-плясунов, мы и сами… еле брешем, от криковни. Жердинами бы еще подрались. Ей, Епитимий. Чего на рай обозлился. Слазь!
А тот продолжал долбить и долбить в небольшой колокол, который незнамо как поднял, водрузил и укрепил. Неспешно подтянулись руководящие группки от «своих» и «не ваших» порознь, а потом заслали друг к другу парламентеров. Праздник и состязание оказались под ударом звучащего сверху и бухающего не в такт оркестранта. Иванов-Петров и Гаврилл перешептывались со специалистами по физике волн звуков и редкоземельных явлений Скатецким, мачо Моргатым, пожарником и военкомом. Пожарник, ругаемый соратниками в хвост и в гриву, разводил руки и отбивался: не пройдет сюда, мол, никакая пожарка с никакой выдвижной конструкцией, та одна на область, и та… временно на одном стройобъекте с прикрепленным стройбатом…
С другой стороны и лондонский поляк, Скирый и держащий под уздцы дрожащего жеребца Акынка, а также стоящий несколько в сторонке Гриша пихали пальцы в небо и переругивались. Подъехала на шарабане и от души развлекающаяся Лизавета и временно выпрягла упарившегося рикшу Гуталина, который стал поправлять до дыр стершиеся плавки и сбившийся хитон.
– Слезай, Епитимий, – крикнул Иванов-Петров, скаля веселые зубы. – Тебе батюшка отпущение выдаст… – И добавил чуть тише: – И я сто плетей. Слезай, горлопан. А то завернем тебя в твой плакат и отправим малой скоростью на опознание. В лавровом венке.
– Что это такое говорит этот. Зачем грозится простому человеку. Чего… не шумит сильно. Играет и играет, все селу веселей. Зачем карой пужать, – зашумели в деревенской толпе.
– Эй, отец Епитимий, – лужено рыкнул иерарх Гаврилл, – покинь неположенный сану верх. Неосвященную высотку сию. Грех и срам. Спускай свои грехи сюда, к божьим людям. Не велел пока тебе Господь выходить в поле с костьми и изрекать слова. Сами мы знаем. Сказано: что это у тебя дверь отверста на небо и голос, как звук трубы. Взойди сюда, к нам, и покажу тебе, как быть. Слазь.
Вдруг послышался сверху слабый голос Епитимия, разнесшийся, правда, с высоты далеко:
– Сказано: и судимы будут мертвые по написанному в книгах, сообразно делам их. И тогда отдаст море мертвых бывших в нем. Я под подпиской… Не ходите в «рай». Опасно и смертельно.
– Сумасшедший, – тихо сказал Гаврилл. – Еретик. Рушит веру.
– Секстант, – согласился депутат. – Дергает народ. Адвентис или из хлыстов. Богоборец.
– Иудей продажный, – зыкнул стоящий поодаль Дудушко.
– Всю малину обосрет, – нервно облизнувшись и отпуская поводья ослины Погаса, зыкнул Моргатый мачо. – Ну это мы его сейчас снимем. Эй, пожарник!
Также и люди из «не ваших» согласно решили, что звон и святые речи, слышные и снизу и сверху, разрушают их перформанс.
– То ешто некатолични глупи звон, – припечатал лондонец. – Не собразни тройцу и швятих обрядовст паньских папств.
– Путает программу, – согласился Мафусаил. – Дурит честных доверчивых девушек, срывает караоке. А у нас через полчаса – сколько сейчас? Полдвенадцатого? – у нас через полчаса первый пробный впуск в оазис инсталляций и концентратор рая.
– Этот святоша, – поднял красные от бешенства глаза отвергнутый спонсорами АКЫН-ХУ, – этот затычка в рае… Мы ее сейчас вынем.
Подталкиваемый в спину Моргатым и Акыном главный районный пожарный, довольно пузатенький гражданин, уже лет двадцать как не нюхавший огнетушителей, отбрехиваясь, потащился к опрокинутой лестнице, кляня мудозвона и крича, что сейчас кликнет своих ребят-пионеров. Кое-как, с натугой, используя в тягловую силу пьяненького гармониста, мощный торс Гуталина и кого-то из публики, сбитую, а потом и сброшенную Епитимием длинную лестницу установили. Пожарный неумеха, придерживаемый за лестницу доброхотами, полез. Но из толпы вдруг выпрыгнул несмышленыш-паренек, местный слюнтяй и недоумок Венька, подобрался в суете под лестницу и боданул плечами и башкой. Лестница закосилась, задрожала и скривилась набок, а неловкий брандмейстер метров с трех улетел в траву, да так и остался там, ворочаясь, охая и потирая все известные места. Ох, хитры и опытны наши пожарные волки! А мальчугана кое-как оттащили и отдали бабкам.
Иванов-Петров и лондонский эмиссар одновременно воззрились на циферблаты. Те торопливо подгибались к часу открытия святых врат.
– А ну давай! – велел Мафусаил Акыну.
– Я! – взъерепенился мистик одноклеточных мест и пепелищ. – А Акын не ху? Поищи себе птичку помельче, без клюва.
– Надо, – сказал Гришка. – Сделаем обрезание дотаций. Вынем со сметы. Будешь бурлаков баламутить.
ХУ сник и поплелся осматривать штурмовую лесенку. Так же влип и Моргатый, погнанный Ивановым-Петровым на заклание, как мерин головой в новые ворота.
– Лети, голубь сизорылый, спасай паству, – напутствовал Гаврилл.
Штурмовики, пропуская друг друга, обменялись ненавистными взглядами и схватились за лестницу в пустое небо. Колоколец продолжал жужжать, наводняя уши каким-то похоронным мотивом.
– А ты?! – вдруг высунулась впавшая в игривое и чуть бешеное веселье Лизель, указывая пальцем на рикшу Гуталина. – А ты, громадный сердцеед и потный гардемарин, ну-ка. Эти земноводные лезут, а ты? Что, хуже их?
– Я? – залепетал Гуталин, уставясь в небо. – У меня плавки сползают. Я с детства от высоты писаюсь.
Лизель громко расхохоталась.
– Ты, Бэтмен, должен по стенам для меня прыгать. Плавки у него… У меня все сползает, а я от этого только молодею. Ты мужик или нет? Вперед, заре навстречу! Кто первый, – крикнула, – тому домик в Коломне, – и вдруг залихватски свистнула в два пальца, вспоминая нежное отрочество. – Пошли, голуби!
– Вот это перформэнс! – восхитился Скирый. – А где телевизионщики? – Те были уже возле колоколенки и жужжали техникой.
Гуталин деревянно, с лицом как вытершая все школьные доски тряпка, подошел к подножию, оттолкнул застывших голубя Моргатого и стервятника Акын-ху, зашептал: «Я мужчина, я чистая мужчина…», и полез, неуклюже шатаясь и раскачиваясь. Оба у лестницы оглянулись на прыгающую Лизель, кровавыми глазами проводили топочущего уж вверху удачливого соперника и бросились на штурм. Добровольцы подскочили и еле удержали грозящую рухнуть конструкцию.
Голос колокола донесся звончее. А потом маленький снизу Епитимий крикнул сверху изо всех легких и на всю округу:
– Сказано: «И войдешь в ковчег ты и сыновья твои, и жена твоя и жены сынов твоих с тобой и будешь возделывать землю… и будешь изгнанником и скитальцем на земле… и вот: пойди к народу своему и освяти его…»
