Ирина Степановская - Экзотические птицы
Пришла вскоре и Мышка. Двадцать минут пролетели быстро за ничего не значащими разговорами. Аркадий на руках перенес Тину на специальную реанимационную кровать на колесах, куда ее должны были положить сразу после операции. Мышка взбила подушку, поправила одеяло, которым Тина попросила накрыть ее, чтобы не замерзнуть на лестнице.
— Ну, поехали! — сказал наконец Аркадий, и они с Мышкой сами покатили кровать с лежащей на ней Тиной к лифту. Дежурные медсестры и женщина в чалме, вышедшая в коридор, долго смотрели им вслед.
У входа в операционный блок их встретил Ашот.
— Ни пуха! — сказал он как можно более бодрым голосом. Он не успел прийти наверх в отделение, потому что к нему с утра пораньше явился доктор-офтальмолог снимать повязку с травмированного глаза, и теперь Ашот стоял перед Тиной все еще ужасно худой и по-прежнему опирающийся на палочку, но уже без повязки на голове. Кудри уже отросли, и он постепенно вновь обретал сходство с великим поэтом.
— И тебя вылечат… И меня вылечат… — успела сказать ему Тина словами из известной и всеми любимой комедии. Он на ходу пожал ей руку и открыл перед каталкой дверь операционного блока. Сбоку откуда-то вдруг вынырнула девушка с двумя баночками в руках. Она намеревалась проскочить впереди каталки, но на мгновение замешкалась и отстала. По запаху Тина определила, что в баночках формалин и спирт.
«Из патанатомии девушка, — догадалась она. — От Михаила Борисовича. Принесла тару». И Тине вдруг почему-то стало неприятно и жутко оттого, что неминуемо скоро кусок ее пока еще живой, кровоснабжающейся, функционирующей плоти окажется разрезанным на части и отправленным в эти банки. И тогда, может быть, исчезнет последняя надежда на жизнь… Но введенные Барашковым лекарства уже начали действовать, и она не смогла довести эту мысль до логического конца.
«Пусть будет как будет! К черту!» — подумала она и, набравшись решимости, въехала в операционное отделение. Она не увидела, к счастью, как на боковой лестнице, вцепившись руками в перила, стоит, зажав зубами платок, чтобы не кричать, и смотрит на нее с мольбой и надеждой через стеклянную дверь ее мать.
Ашот еще постоял, прислушиваясь к скрипу колес каталки, потом подглядел в приоткрытую дверь, как санитарка вытолкнула ее, уже пустую, назад в коридор, и сказал себе:
— Ну вот, значит, положили на стол.
Он тут же представил себе картину, которую видел тысячи раз: вот поправляет свет круглых ламп медсестра. Ашот почти чувствовал сам, как вошла в Тинину вену игла со снотворным, почти услышал, как сказал Тине Барашков:
— Счет-то еще не забыла?
Вот, пытаясь держаться бодрее, Тина по просьбе Барашкова начала считать:
— Один, два, три…
— Редко кто успевает досчитать до восьми! Из тех, кто умеет считать… — с какой-то бессмысленной констатацией факта сказал Ашот и, опираясь на палочку, побрел по коридору в свою палату. — Теперь, наверное, она уже спит… Аркадий ввел интубационную трубку, пустил смесь… Господи! Пусть будет все хорошо! С врачами всегда какие-то сложности! Пусть минует ее чаша сия! — Ашот разделся и лег на кровать, накрывшись с головой одеялом, крепко зажмурив глаза. Видение операционной, где сам он провел бог знает сколько часов и в качестве доктора, и, совсем недавно, в качестве пациента, преследовало его.
Вот ее повернули на бок, подложили валик… Вот домывает руки заведующий отделением, вот он берет у операционной сестры салфетки, чтобы высушить их, вот он долго и нудно проводит обработку специальным дезинфицирующим раствором, строго выполняя раз навсегда заведенный порядок, чтобы не спутаться: ладонь — ладонь, тыл — тыл кистей обеих рук, потом предплечья. Вот летят наконец использованные салфетки в мешок, вот операционная сестра уже стоит наготове, развернув перед доктором стерильный халат. Он ловким движением входит в него, слегка путаясь в рукавах, а она, быстро справившись с застежками на спине, молниеносно надевает ему на руки стерильные перчатки, и они характерно щелкают, прочно облегая запястья. Вот обрабатывается кожа раствором спирта и йода, и коричневые потеки стекают от операционного поля по спине и животу, вот сухо трещат зажимы, защелкивающие углы стерильных простыней и салфеток, вот сделан первый разрез от позвоночника к боку…
— Господи, помоги ей! — сказал Ашот, не испытывающий никакого затруднения в вопросах религии и одинаково обращающийся ко всем богам разом — и к языческим, и к христианским, и к каким угодно, лишь бы обошлось все хорошо.
И, сотворив таким образом свою наивную, детскую молитву, Ашот вытянулся на постели и закрыл глаза.
20
Ника Романова в этот прохладный, но ясный осенний вечер сидела на диване в квадратной комнате старой коммуналки, поджав под себя ноги в вязаных домашних носках. Ее мать, как обычно, была на работе. Крепко прижавшись к коленям Ники коротко остриженной черноволосой головой и обхватив за бедра, будто приклеенный, неподвижно полулежал-полусидел ее парень Сергей. Было ему восемнадцать с половиной лет от роду.
— Значит, пойдешь все-таки завтра на операцию? — глухо уткнувшись в ее шерстяную теплую юбку, спросил он.
— Пойду, конечно! Раз выпал такой случай! — ответила Ника, ласково гладя его по голове. — Я уже и не ждала, что мне кто-нибудь позвонит. И вот такая удача!
— И ты не боишься? — Парень поднял голову и с удивлением и восхищением посмотрел ей в лицо.
— Не боюсь! Хуже не будет, — ответила Ника. — А к боли я привыкла, когда в больнице лежала тогда, два года назад. Да и потом, ты знаешь, какой врач будет меня оперировать! Знаменитый. У него своя клиника. Мы с мамой его столько времени искали! Только он в Москве может делать такие операции.
— Ну, уж прямо он один такой умный… — усомнился Никин кавалер.
— Даже не спорь, я знаю! — оборвала его Ника.
— Но если он будет к тебе клеиться, я ему морду набью! — горячо воскликнул парень. И тут же воинственный дух его угас, и он снова прилепился к коленям Ники как к маме. — А что же будет со мной? — захныкал он. — Пока ты там будешь лежать, меня в армию заберут! Мне повестка пришла! — И он вытащил из кармана смятый листок.
— Ну-ка покажи! — Лицо Ники выразило озабоченность. Она знала, сейчас забирают тех, кто не имеет оправданной отсрочки. На днях она слышала, как звонила материна подруга и плакала, что ее сына, возможно, пошлют в Чечню. — Надо что-то делать! — сказала она. — Что ж ты раньше молчал о повестке?
— Думал, скажу вечером перед уходом. Хотел сюрприз на прощание сделать! — отозвался парень.
— Хорош сюрприз! Ты, видно, совсем идиот! — Ника шутя потянула его сразу за оба уха. — Вот отодрать тебя надо за это как следует!
