Дженнифер Блейк - Любовь и дым

Рива всегда очень жалела о смерти Космо. Когда случилось это несчастье, она еле выстояла под грузом тяжкой потери. Даже забыла свою обиду на то, что Космо разлучил ее со своим сыном. Это доказывало, что он догадывался о ее чувствах к сыну и пошел на многое, чтобы удержать ее возле себя. Он принес великую жертву — любовь к себе своего сына. Он выбрал женщину и отверг свою собственную плоть и кровь. И он жил всю жизнь с тяжким грузом в душе и знал, что могло быть совсем по-другому в отношениях с Ноэлем. Риве было невыносимо осознавать, что именно в ней все дело, что именно она послужила причиной для принесения такой жертвы. Она была любима, но ей было только тяжело от этой любви.

Время — удивительная вешь. Порой, когда она возвращалась мыслями к тем часам, которые провела с Ноэлем в сарае садовника, ей казалось, что это было только вчера. Порой же ей чудилось, что это произошло вообще с кем-то другим, в другой жизни или даже во сне. Временами в ее памяти отчетливо проступало каждое сказанное тогда Ноэлем слово, каждый взгляд его, каждое прикосновение. А временами она почти готова была согласиться с тем, что все это является плодом ее взыгравшей фантазии.

Она все еще любила его. Сразу после похорон, когда они совсем отдалились друг от друга, одновременно живя под одной крышей и работая в одной компании, у нее появилась возможность засомневаться в этом. Но после штормовой ночи все сомнения исчезли. И почему ей не любить его? Он рисковал своей жизнью, чтобы спасти ее, он избавил ее от ужасов, дал ощущение безопасности. Его объятия были для нее убежищем, домом… Тогда к ней явилось удивительное чувство надежности, комфорта…

Она знала, что не одна испытывает эти чувства. Какое-то время ей казалось, что все происходит на необитаемом острове. Он хотел ее, нуждался в том, чтобы видеть ее хотя бы на короткие мгновения. Она была расположена к тому, чтобы исправить несчастную ошибку его отца.

Констанция все испортила. Неизвестно почему, с какой целью, но бывшая жена Ноэля произнесла слова, которые возвратили ощущение вины, старой боли и снова преврати ли то, что было между нею и Ноэлем, в нечто грязное и отвратительное.

Но Рива знала, что никому не дано уничтожить в ней это чувство. Оно будет жить до гех пор, пока она будет дышать. Оно осядет в ее сердце, в памяти, как еще одно запрещенное воспоминание, присоединившись к прочим, накопившимся за двадцать с лишним лет.

Рива прошла через весь дом, то притрагиваясь к старинной вазе из хрупкого китайского фарфора, то к прохладной поверхности серебряного кубка, то гладя пальцами узоры скатерти на столе или внимательно разглядывая портрет. Она зашла на кухню, затем вышла из дома и стала прогуливаться по двору, останавливаясь то тут го гам, вдыхая ароматы гардении или розы или начиная освобождать от сорняков бегония.

Маленький римский храм она оставила напоследок, но простилась и с ним. Она стояла под его кровлей с закрытыми глазами, прислонившись к колену бронзового Будды. В ее сердце шел дождь, хотя на самом деле горячее солнце поднималось все выше и выше в небо, слепило и жарило немилосердно.

Наконец Рива вздохнула и решительно зашагала к дому. Необходимо сделать еще кое-какие дела. Время сантиментов закончилось.

Маргарет вскричала:

— Что?! Что ты собираешься сделать?! С ума сошла! Ты этого не сделаешь!

Она полулежала на подушках, утопая в шезлонге, который был принесен к ней в комнату. Очень походила на инвалида. Во всяком случае изо всех сил старалась походить. По левую руку от нее стоял поднос с недоеденным завтраком, по правую — куча журналов на маленьком столике, пузырек с лаком для ногтей и баночка с транквилизаторами. Вот уже третий день она шагу из комнаты не делала. Ее лицо распухло и раскраснелось от слез, вот уже несколько дней она не расчесывала волосы и не переодевалась. Ботинки регулярно навещал свою жену, приносил пилюли. Он достаточно жалел ее, чтобы оказывать подобные услуги, но никогда не задерживался подолгу в комнате Маргарет. Когда он был не нужен, он сбегал в гараж к Джорджу и болтал с ним о Вьетнаме, футболе и охоте на уток.

Рива взглянула на сестру со смешанным чувством заботы и раздражения.

— Я думала, что ты будешь рада узнать, что Эдисон поплатится за то, что сделал с тобой.

— Ты намереваешься объявить меня лгуньей перед всеми, кого я знаю! Женщиной, которая называла дочерью чужого ребенка все эти годы! Ты хочешь убить меня этим и рассчитываешь еще на то, что я буду рада?!

— Почему ты так говоришь о ней? Твой поступок был великодушным, тебе нечего стыдиться.

— Но ведь я всегда выступала против людей, которые имеют от общества тайны! Я всегда была против неверных матерей! Что скажут люди? Что подумает Эрин? .

Рива вздохнула и приказала себе проявлять терпение.

— Ну, Маргарет, это уже твои проблемы. Твое лицемерие и твои проблемы.

— Ты так жестока, так жестока, Рива! Ты не понимаешь… Сердце, о, мое сердце…

Рива долгим взглядом смерила сестру.

— Не странно ли, сестричка, что твое сердце билось без сбоев, когда с тобой общался Эдисон? Я думала, что его грубость будет для твоего сердца большим потрясением. Боялась, переживала…

— Ты что, намекаешь на то, что я все вру? — Маргарет даже села на своем шезлонге. Представился удобный повод скандалом снять вялость и апатию.

— Не знаю, а что?

Сестра вновь откинулась на подушки и устремила несчастный взгляд в потолок.

— Я умру, потому что мне никто не верит. И умру от сердечного приступа. Это и тот факт, что никто не понимает, через что я прошла, что я переживаю, может свести с ума кого угодно.

— Я, конечно, очень извиняюсь, но если ты и дальше будешь скрываться в комнате за шторами и ныть, я не удивлюсь, если твой организм не выдержит.

Рот Маргарет в изумлении раскрылся, но она ничего не смогла проговорить. Только овладев собой, она еле слышно произнесла:

— С тобой очень трудно, Рива… Как будто тебя подменили… Еще несколько месяцев назад ты не сказала бы мне такого…

— Может, и не сказала бы, но теперь говорю. Теперь мне необходимо быть жесткой.

— Так ты всерьез задумала…

— Да, всерьез. — Слова Ривы прозвучали решительнее, чем они отозвались в ее сердце, но она чувствовала, что необходим именно этот тон.

— Ты… Ты хоть не будешь говорить, как меня изнасиловали?

— Мне незачем это говорить. Это твои дела.

Маргарет обессиленно прикрыла глаза.

— Спасибо и на этом. — Через минуту ее глаза вновь открылись. — Но что, если Эдисону самому взбредет в голову рассказать об этом публично? Я знаю, как он это подаст… В своей отвратительной манере… С