Прости за любовь - Анна Джолос
Лифт останавливается. Открываются створки.
На лестничной клетке беседуют опер и какая-то пожилая женщина. Из обрывков разговора становится понятно, что это соседка.
— Давно снимает, да. Уж несколько лет.
— А как охарактеризовать можете?
— Да как охарактеризовать… Никогда не здоровалась так-то при встрече, но вроде тихонько себя всегда вела. Мужиков не водила. Гулянок не устраивала. А чего? Ваши тут по ночи шуршали, дверь вскрывали. Убили её, что ль?
— Нет, Валентина Петровна, не убили. Сама Богу душу отдала. Спасибо за информацию, — сотрудник смотрит на нас, почёсывая взмокшие под фуражкой волосы.
— Мы к Макаренко, — отвечаю на немой вопрос.
— Да, он предупреждал. Идите за мной.
Ведёт нас до квартиры, дверь в которую приоткрыта. По очереди проходим в узкий коридор.
— А эту притрухнутую уже вынесли из ванной? — интересуется Макс.
— А ты думаешь, вас сюда пустили бы? Криминалист отработал ещё утром. Саныч, тут Абрамов, — орёт он громко своему коллеге.
— Ну пусть сюда двигает, ему будет любопытно на это посмотреть, — отзывается тот откуда-то из недр. — Ты соседей опросил?
— Ещё не всех. В двести третью сейчас пойду.
— Давай, Лёх, по-бырому.
— Это надень, — суёт мне бахилы в руки. — Культяпками ничего не трогать, — предупреждает строго. — А ты, вообще-то, подожди тут.
— С хера ли? — недовольно бычится Ромасенко.
— Ты свою миссию уже выполнил.
— Ты хотел сказать вашу работу?
Пока они пререкаются на пороге, перемещаюсь вглубь жилого помещения. Обычная на вид двушка, коих в Москве тысячи.
Так я думаю до тех пор, пока не оказываюсь в одной из комнат.
— Это что за…
Растерянно осматриваю окружающее меня пространство. Здесь повсюду… Я.
— Впечатляет, не так ли? — хмыкает следак, в то время как я замираю у двери, разглядывая весь этот треш.
Стены от пола до потолка обклеены постерами и плакатами. На полке диски и вся коллекция мерча с моим изображением, начиная от футболок и заканчивая кружками.
Натыкаюсь взглядом на диван. Даже плед и подушки — всё с моей рожей.
У письменного стола висит огромный стенд с фотографиями, и я подхожу ближе к нему, чтобы всё детально рассмотреть.
— Значит с Третьяковой вы знакомы давно? — Макаренко встаёт рядом.
Перевожу взгляд с одной фотки на другую. Тут чего только нет. Одни снимки ещё с Красоморска, другие — более свежие: из тура, например. Какие-то были опубликованы мною в соцсетях. Какие-то я вижу впервые.
— Мы учились в одной школе.
— Ага, вижу, — указывает пальцем на снимок с вечеринки, где в общей компании есть я и Третьякова. — Мотоцикл твой?
На соседней фотокарточке она позирует у моего Kawasaki.
— Да.
— В каких отношениях вы состояли? — снимает со стенда наше селфи.
Вообще не помню, когда оно было сделано. Судя по морде, я был тогда в хламину.
— Переспали один раз по пьяни. На этом всё.
— То есть никакого общения в дальнейшем между вами не случилось?
— Нет. Разошлись, как в море корабли.
— Спокойно разошлись?
Напрягаю память.
— Она настаивала на продолжении, но я сразу дал понять, что ничего больше не хочу.
— И как отреагировала?
— Истерила, плакала, пару раз пыталась поговорить. Потом вроде угомонилась.
— Угомонилась, ага, — снова хмыкает. — Да тут у нас прямо-таки Храм имени Марселя Абрамова. Первый раз вижу что-то подобное.
Моё внимание привлекает наполовину сожжённая фотография, лежащая в блюдце рядом со свечой.
Узнаю её, невзирая на повреждения.
На ней мы с Джугели целуемся на заднем дворе дома Горького.
Так вот кто отправил снимок Горозии!
— Саныч, короче на всех дисках одно и то же, — в комнату заглядывает ещё один опер.
— И что там?
— Хроника-документалка, снятая из разных городов, — отвечаю сам, сопоставив факты.
— Откуда знаешь?
— Мы регулярно получали такие диски. Горин даже в полицию их носил.
— А как Третьякова оказалась на должности концертного директора? — хмурится.
— Прошла собеседование на общих основаниях, — пожимаю плечом. — Стас сказал, у неё был опыт работы и огромное желание сотрудничать с лейблом.
— Ну ещё бы…
— Она произвела приятное впечатление на руководство.
— Первое впечатление, как известно, бывает крайне обманчиво.
— А я ведь даже не узнал её при встрече, — запускаю пальцы в волосы.
Дико и жутко от этой истории.
— Её это расстроило?
— Да. Потом уже пацаны объяснили мне, кто это.
— Как она себя вела в твоём присутствии?
— Странно. То молча на меня таращилась, то в открытую себя предлагала.
— Вот видишь, как бывает сынок, — хлопает меня по плечу. — Ты поразвлёкся и забыл, а у неё капитально сорвало крышу. Помешалась. Да настолько, что завалить тебя решила на почве ревности. Курсы по стрельбе посещала на протяжении трёх месяцев, представляешь?
— Чего ж доверила мою смерть другому человеку?
— У самого есть версии?
— Поняла, что не может сделать это сама?
Всё-таки одно дело — спланировать убийство и совсем другое — на это пойти.
— Нет. В предсмертной записке написано, цитирую: «Я вдруг поняла, что мы не встретимся ТАМ, если я сделаю это сама, как фанат Джона Леннона»
Нахмурившись, пытаюсь понять, что к чему.
— Не догнал? Типа ты в рай попадёшь, а она в ад. Замысел про «наконец-то мы будем вместе» в таком случае не осуществится.
Пиздец.
— Почему Горозия сразу сдал её?
— Думает, это скостит ему срок, как исполнителю.
— Он не знает?
— Нет ещё.
— Ё-ёпта! — Ромасенко застывает в проёме и присвистывает, таращась на стены.
Тата
Марсель вернулся, как обещал, но я, увы, спала, и будить меня никто не стал.
О том, что «ваш непонятливый молодой человек приходил снова» узнаю на следующий день от той пожилой ворчливой медсестры, когда интересуюсь, откуда появились розы на тумбочке.
Не успеваю расстроиться, как раздаётся стук в дверь и в палату заглядывает Кучерявый.
Улыбаясь, наблюдаю за тем, как идёт ко мне, сжимая в руках букет с моими любимыми тюльпанами.
— Привет.
Аккуратно кладёт цветы справа от меня и наклоняется, чтобы нежно поцеловать в губы.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
Это действительно так, хотя голос звучит очень тихо и слабо.
Марсель берёт стул и пододвигает его к моей кровати.
— Тебя не выгонят? — бросаю сомневающийся взгляд на дверь.
— Нет, — устраивается напротив. — Твой врач разрешил мне немного посидеть с тобой.
Его пальцы гладят мою ладонь, а после он прижимает её к своему лицу, и мы просто долго-долго смотрим друг на друга.
— Зачем ты сделала это, Тата?
— Ты бы сделал тоже самое, — отражаю невозмутимо, и ответить ему на это нечего.
— Ты хоть представляешь, что я испытал, когда понял, что в тебя стреляли?
— Стреляли в тебя. Кто? Человека в маске поймали? — выражаю надежду
