Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 2
Шайн рассмеялся и воскликнул:
— Это будет денек!
В тот же день Шайну стали поступать телефонограммы от крупнейших инвестиционных банков, извещавшие, что эти банки ни при каких условиях не будут сотрудничать с «Шайн энд дженерал», а двумя днями позже Шайн был информирован, что «Траст» поддержал две ведущие адвокатские конторы, отказавшиеся обслуживать корпорацию Шайна.
Курс «Шайн энд дженерал» снова начал падать. Теперь он снизился до 120 пунктов, падение продолжалось, а в начале декабря юристы компании «Ван Зейл» начали разрабатывать законы для представления на Ассамблею в Олбани, которые могли бы предотвратить захват банков типа «Траст» такими корпорациями как «Шайн энд дженерал». Тем временем Судебный департамент в Вашингтоне направил Шайну письмо, в котором сообщал, что, хотя его планы объединения с банками прямо не нарушают закон, но, тем не менее, поднимают ряд вопросов, которые необходимо обсудить.
Курс акций «Шайн энд дженерал» опустился до 115.
Когда Шайн прибыл в Вашингтон, то обнаружил, что не только члены банковского совета и денежного комитета были против его планов включения банков в его корпорацию, но и большинство правления федеральных резервов также решительно воспротивилось этому; он узнал также, что его действия расцениваются не иначе, как пиратские, и, осознав, наконец, что большой бизнес и правительство твердо стоят против него, решил, что ему не остается ничего другого, как сдаться.
В последний раз Шайн со своими помощниками встретился с Гарри Мертоном и сообщил, что собирается выступить с заявлением о своем отказе от планов, связанных с «Ван Зейл Манхэттен траст». После бурных изъявлений чувства облегчения Гарри позвонил моему отцу в банк на Уиллоу- и Уолл-стрит.
— Ну, теперь все позади, — сказал мне Гарри на следующий день во время торжественного приема, который устраивал мой отец, — однако я должен заметить, что этот «звонок» был очень тревожным. Один Господь Бог знает, что могло произойти, если бы мы вовремя не спохватились и не исследовали тщательно состояние дел «Шайн энд дженерал» до того, как Шайн приступил к активным действиям.
Проходивший мимо официант наполнил мой стакан.
— Ты хочешь сказать, — сказала я, стараясь преодолеть шум, производимый сотней гостей, находившихся в приподнятом настроении, — считаешь, что вам дьявольски повезло, когда вы заранее узнали о планах Шайна. Но, Гарри, — я была вынуждена снова повысить голос, чтобы перекричать хохот за моей спиной по поводу одной из шуток в адрес Шайна, — Гарри, кто же вам подсказал это? Кто-нибудь из помощников Шайна?
— Боже мой, разве отец не сказал тебе? Это Джейк сделал наводку! Джейк Рейшман!
Мне показалось, что все стихло. Люди вокруг меня превратились в движущиеся тени, я же оказался наедине с Гарри Мортоном на пустой холодной сцене.
— Ты шутишь, — сказала я.
Гарри расхохотался. Он был высокого роста, почти как Скотт, и имел характерную для деловых людей импозантную внешность, которая очень полезна для маскировки не слишком благовидного поведения. У него были темные волосы с проседью, ясные синие глаза и удивительно ровные зубы, которые он охотно показывал, когда улыбался. Они придавали ему хищный вид, который, несмотря на все его обаяние, ему не удавалось полностью скрыть. Себастьян назвал его однажды барракудой.
— Правда, уверяю тебя! — Он опять засмеялся. — Ирония судьбы, верно? Джейк пользовался полным доверием Шайна, так как Шайн смотрел на него снизу вверх, как на сливки еврейской общины. Но Джейк презирал его. Джейк был сноб, представитель старой школы. Не забывай, что русские евреи, хлынувшие в Нью-Йорк в начале века, были не язычниками, в ужасе воздевающими руки к небу, а евреями с городских окраин, говорящими на немецком.
Перед моими глазами снова встал рисунок теннисного корта в блокноте отца, а в ушах звучал голос Джейка, с неповторимой интонацией говоривший о братстве Бар-Харбора. Я хотела что-то сказать, но рука Гарри уже увлекла меня в более спокойный уголок длинной отцовской комнаты, и Гарри сказал лениво:
— Тут лучше, теперь мы, по крайней мере, можем слышать самих себя. А ты действительно удивлена тем, что я сказал про Джейка? Корнелиус говорил, что Джейк использовал тебя как посредника.
— Да, это так. Но я не понимаю, что к чему. Отец не откровенничал со мной. — А внутренний голос вопрошал: «Но почему?» На что другой голос отвечал: «Какое это имеет значение, раз все кончено».
— Наверное, он считал это чисто мужским делом, — сказал Гарри снисходительным тоном, — и незачем тебе забивать этим голову. Но настоящая тайна не в том, кто навел нас, а в том, кто предал нас Доналду Шайну.
Я ошеломленно уставилась на него.
— Что ты хочешь сказать?
— Шайну донесли на нас!
— Что? О чем? Как?
Гарри выглядел еще снисходительнее, чем обычно.
— Моя дорогая, чтобы поступать как Шайн, необходимо было располагать внутренней информацией о «Трасте», причем информацией исчерпывающей и достоверной. Мне противно указывать пальцем на кого-либо из правления, но осведомленность Шайна свидетельствует о том, что предательство было совершено именно на этом уровне. Кроме членов правления, такую информацию Шайну мог дать только твой отец и некоторые из его партнеров.
— Еще шампанского, сэр? — спросил проходивший мимо официант.
Шампанское было светло-золотистым. Я смотрела, как оно искрится в стакане Гарри, а он тем временем продолжал:
— Будет, конечно, служебное расследование, но все это ужасно неприятно. Подобно твоему отцу, я простой добропорядочный человек, избегающий неприятностей.
Я резко изменила направление разговора.
— Когда, по-твоему, Шайн замыслил заглатывание «Траста»?
— Я думаю, прошлой весной. Джейк умер в сентябре, и к тому времени Шайн располагал всей информацией, необходимой для начала своей кампании. Если предположить, что разработка планов заняла у него три месяца, то получается июнь или май.
— В мае стояла изумительная погода, — сказала я. — Помню, как мы со Скоттом наблюдали удивительный красный закат за башней Бикмана… да… но я не помню уже все это в деталях, в голове туман. — Я допила шампанское и отвернулась. — Извини, Гарри.
Оставив его, я направилась к выходу, идя вдоль стены и одновременно наблюдая за отцом, стоявшим под центральной люстрой и окруженным ближайшими друзьями. Он увидел меня, улыбнулся, я улыбнулась в ответ, не выдавая охватившего меня смущения. Мне не хотелось, чтобы кто-то об этом знал. Мне и самой-то не хотелось об этом знать, и внутренний голос говорил мне, что если я перестану думать о предположении Гарри, то скоро об этом забуду.
