Маргарет Пембертон - Богиня

– Дьявол, Валентина, неужели ты никогда и ничего не боишься?

Печальная улыбка приподняла уголки ее губ.

– Боюсь, – тихо призналась она. – Но не немцев. Они никогда еще не имели такого успеха, как в эту ночь.

Валентина пела под аккомпанемент разрывов бомб, шаткая сцена подрагивала под ногами, и на этот раз не было даже джипов, освещавших ее фарами; солдаты направляли на Валентину ручные фонарики, пока она пела о любви, мире и доме. И в тысячный раз спрашивала себя: где сейчас Видал? Тоже пытается укрыться от падающих дождем бомб? Как бы она хотела, чтобы он оказался сейчас среди тех, кто стоит здесь, в темноте, всего в нескольких ярдах от нее. В этот миг она пела для Видала, и слезы блестели у нее на ресницах. Находясь в опасности, она чувствовала себя ближе к нему.

– Ложись! – внезапно закричал кто-то, и разверзся настоящий ад. Сильный взрыв потряс воздух, швырнув Валентину на землю. Она услышала топот ног, вопли; по виску поползла теплая струйка крови. Посыпались какие-то обломки, и сильные руки подхватили ее.

– С вами все в порядке, мэм? – настойчиво допытывался молодой офицер.

Валентина кивнула, пытаясь увидеть сцену, отыскать глазами Рогана.

– Мистер Тенант, – охнула она, как только офицер прижал ее к груди. – Где он? Ранен?

В ночное небо взметнулись огненные языки; в воздухе стоял омерзительный запах сгоревшего кордита – бездымного пороха; суетились солдаты.

– С ним все хорошо, – прокричал офицер. – Только не поднимайте голову!

Пока он, не выпуская Валентину, мчался в убежище, вокруг свистели пули. Валентине стало плохо от страха. Не за себя – за Рогана, которому так не хотелось появляться на передовой.

– Пожалуйста, – выдохнула она, – я должна его найти!

Снова взорвалась бомба, и в воздух взлетели щепки и осколки металла. В оглушительном реве ничего нельзя было расслышать. Офицер буквально швырнул ее за перевернутый джип и накрыл собой.

Валентина вспомнила, что оставила револьвер в уборной. Как он ей нужен сейчас! Впервые она поняла, что это не просто сувенир, а смертельное оружие, которое может понадобиться в любую минуту.

К ним, пригибаясь, бежал военврач. Валентина крикнула ему, что не ранена, но тут раздался громовой удар, и черный смерч засосал ее. Она падала все ниже и ниже… пока не потеряла сознания.

Потом обнаружилось, что у нее рассечена кожа на голове, но лицо не пострадало. Роган был ранен осколком в руку, но, казалось, больше гордился, чем огорчался. Он получил рану в бою и показал себя настоящим героем! Валентина знала, что если им удастся спастись, Роган долгие годы будет рассказывать эту историю, постепенно расцвечивая ее все новыми подробностями.

– Как по-твоему, прилетит за нами самолет, прежде чем немцы снова пойдут в атаку? – потихоньку спросил он Валентину, осторожно поддерживая руку.

День был холодным, и Валентина поплотнее закуталась в китель.

– Не знаю. Думаю, они сделают все возможное. Они долго глядели в пустое равнодушное небо. Остаться здесь значило либо быть убитыми, либо попасть в плен. И та и другая перспектива казалась им немыслимой.

– Слышишь? – внезапно спросил Роган. Сверху донесся рокот моторов.

– Вам повезло! – прокричал полковник, буквально тащивший их к наспех сложенной посадочной полосе. – Передайте привет дома!

– Обязательно, когда туда доберемся, – пообещала Валентина, наградив его ослепительной улыбкой. – Но это будет лишь через несколько месяцев. У нас еще немало концертов.

Роган застонал, карабкаясь в пустое брюхо самолета, но тут же справился с собой и начал выкрикивать слова прощания и благодарности, перекрывая рев двигателей. Когда наконец самолет поднялся в воздух, он с наслаждением вытянул ноги на холодном полу и философски заметил:

– Подумать только, я помню время, когда в самолетах были сиденья.

Валентина сочувственно усмехнулась.

– Лично я помню время, когда в уборных был душ, а не ставились ведра с холодной водой.

Оба засмеялись, и Валентина тихо спросила:

– Ты ведь не возражаешь, если мы продолжим турне, правда, Роган?

– Нет, – ответил он, сам удивляясь тому, что говорит правду. – Пока ты хочешь, чтобы в меня стреляли, Валентина, я готов на все. Куда дальше?

– Куда прикажет командование, – засмеялась Валентина, но думала при этом не о Западной Европе, а о Греции, партизанах и опасности, которую не сможет разделить с Видалом.

Три месяца спустя они вернулись в Нью-Йорк. В Объединенном отделе организации досуга войск наконец вспомнили о них, и хотя Валентина не хотела возвращаться, пришлось, однако, подчиниться приказу – в конце концов, она находилась на воинской службе.

После радостной встречи с Александром она села в поезд и отправилась в город, который покинула так много лет назад.

Голливуд восторженно приветствовал ее. В первый же вечер после приезда Валентина поехала на концерт в «Голли-вуд-Боул»[24], и как только вошла, взгляды всех зрителей устремились на нее и от яруса к ярусу пробежал шепоток. И тут весь зал разом поднялся, и ей устроили овацию. Валентина улыбалась, махала рукой и чувствовала, как слезы жгут веки. Она никогда не жаждала окунуться с головой в пьянящее веселье ночного Голливуда, однако сейчас ее принимали с искренней, необычайной любовью и симпатией и полным отсутствием профессиональной зависти. Она дома! Наконец-то дома! Здесь ее место, с того дня, как она впервые очутилась на съемочной площадке «Уорлдуайд»!

Ровно через сутки позвонил Тео. Это будет их первая встреча спустя десять лет. Тогда она, не оборачиваясь, ушла из его кабинета… Только немногие звезды из тех, кто был знаменит в то время, сохранили славу и красоту. Спиртное, наркотики, громкие скандалы, неудачные романы уничтожили остальных. Валентина, однако, в тридцать лет стала еще прекраснее. Тео лишний раз убедился, что ее красота не временный, случайный дар небес. Она обладала каким-то неуловимым очарованием, сказочной магией волшебницы-феи, таинственностью, присущей лишь ей, естественной и неотразимой. Уже не в первый раз он задавался вопросом, откуда она явилась. Что успела пережить, прежде чем привлекла внимание Видала. Никто не знал. Даже сам Видал.

Вопреки современной моде ее волосы не падали свободно на плечи. Тяжелый узел скреплялся двумя черепаховыми гребнями. Обожание публики ничуть не прибавило ей тщеславия и нелепых претензий. Достоинство ее было врожденным, а к славе она относилась так же спокойно, как к чему-то обыденному. Однако она изменилась. Искорки смеха, так легко вспыхивавшие в ее глазах в те годы, когда она работала с Видалом, навсегда исчезли. Теперь во взгляде светилась трогательная грусть, даже когда Валентина улыбалась.