Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа - Наталья Литтера
Поздно, Дульсинея, поздно бояться.
– Ты с ума сошел? Что ты творишь? – шепотом.
– Я творю танго. Значит, так, – правая рука привычно легла на ее спину. И не было там других рук до него. Никогда. Танго не было – значит, не считается. – Первое – не бойся. Я не кусаюсь. Точнее… Ну, в общем, не в этот раз. Второе. Слушай меня и музыку. Доверься мне. – Она едва ощутимо вздрогнула. – В последний раз. Пожалуйста.
Судя по выражению глаз, она его не слышала. Слова пролетали мимо.
– Я не умею. Ты сумасшедший. На нас все смотрят, я… я упаду!
– Поймаю. Не впервой.
– Ваня… – это была просьба. Всхлип. Мольба.
– Ванечка, – поправил он ее. И больше говорить было не о чем. Шипы впились в кожу, когда он сжал левой рукой ее ладонь и сделал первый шаг. Она на своем первом шаге споткнулась. И судорожно вздохнула.
Так они далеко не уедут.
– Слушай меня, пожалуйста. Слушай и повторяй. Потом ты поймаешь ритм и будешь сама. У тебя все получится. Давай. Два шага назад. Еще один назад и вбок. Два медленных, два быстрых. Все просто. Медленно-медленно, быстро-быстро.
Они описали полный круг, пока она освоилась. Привыкла к его рукам. К ритму шагов. А когда вступили виолончель и гитара, случилось чудо. Танго взяло в плен и ее тоже. И вот после этого начался Танец. Конечно, Ваня что-то подсказывал ей шепотом на ухо. Но, кажется, она знала все и так.
Это было безумие. И мука. В груди саднило, Дуня даже говорить не могла. Оставалось только слушать и запоминать. Они одни на танцполе. Совсем одни. Все остальные – зрители. Какое шоу! Какой цирк! Надо хоть как-то сохранить подобие приличия. Как хорошо, что Тихий увел Илью.
Ваня, что же ты творишь? Медленно-медленно, быстро-быстро. Медленно-медленно, быстро-быстро… просто вести отсчет в голове и не обращать внимания на боль. Между ладонями зажата роза. Она ранила обоих. Это тоже стало частью танца.
Медленно-медленно, быстро-быстро… медленно-медленно… ноги отсчитывали шаги, а он вел – аккуратно, уверенно, шептал, что надо делать. И этот шепот до дрожи. И рука на спине до мурашек. И губы совсем близко. Они что-то говорят, а Дуня в какой-то момент перестала понимать.
Главное – медленно-медленно, быстро-быстро… главное – улавливать мелодию и чувствовать его тело. Когда ноги привыкли к однообразным движениям, в танец ворвалась музыка. Дуня услышала ее. Танго! Настоящее танго. Нет другого такого танца, в котором одновременно собраны отчаянье, страсть, ненависть и… любовь.
Медленно-медленно, быстро-быстро, а потом… поворот? Ваня понял, он повел, он увлекал ее за собой, дальше, в танец. В танго. Туда, где есть все. Даже выкручивающая душу тоска.
Танговая позиция предполагает близкое расположение партнеров. Но на первом круге Иван еще давал ей пространство, чтобы Дуня чувствовала себя свободней. Однако потом… потом они встали так близко, что он чувствовал ее всю. И как поднимается и опадает ее грудь от частого дыхания. И что на бедре под гладким шелком только тонкая ленточка стрингов. И как одуряюще пахнет от ее разгоряченной шеи и волос. И как она точно ловит каждое его движение, каждый намек пальцев. И как жарко и влажно между ладонями, в которых зажата роза. На ее руке лента, бант на запястье. Мешает. Царапает, не дает поймать на ощупь биение пульса. В конце «прогулки» Иван перехватил зубами розу и, подняв Дунину руку вверх, потянул за конец ленты. Ткань серой змейкой легко скользнула вниз по ее руке – вслед за его пальцами. А на ладонях оказалось немного красного. Так вот почему там было горячо и влажно. Они заметили это оба. Но в ее глазах уже не было паники и мольбы. Только безумие танго.
Потянув за конец ленты – он словно ее раздел. Так мужчина раздевает женщину перед тем, как заняться с ней любовью. И снова роза в зажатых ладонях. И почти уже не больно.
У ее танго коньячный запах, потому что его губы пахли коньяком. Как тогда у нее. У ее танго темные-темные глаза с пушистыми, совсем девчоночьими ресницами. Не наглядеться. У ее танго потрясающие руки с вытатуированной вязью загадочных линий. И нельзя прикоснуться. У ее танго собственный рисунок шагов. Когда Дуня увидела перед собой вытянутую мужскую ногу – она, не задумываясь, перешагнула, почти дотронулась. Он снова выставил ногу. Она снова перешагнула. Это было волнительно, дурманяще, очень интимно… она не танцевала – она занималась любовью… медленно-медленно, быстро-быстро…
Жила, дышала, слышала, покорялась, умирала.
Любила.
Кажется, музыка играла гораздо дольше, чем ей полагалось. Кажется, они танцевали вечность. И он провел бы так еще одну. Но крещендо нарастало к неминуемому финалу, и они чувствовали это оба.
И она сама – сама! – падает назад, полностью уверенная в том, что руки его – удержат. Плотно натягивается ткань на лифе платья. Он помнит точно, какого цвета и формы то, что под ним. Видит так ясно, словно платья нет вовсе. Его рука скользит по бедру и задевает тонкую ленточку под шелком. А вот то, что скрывается под этой частью белья, он не разглядел тогда толком – и уже не увидит. Не прикоснется губами, не подарит удовольствие таким образом. Уже нет. Уже – все. Уже – конец.
Остановились смычки, замерли пальцы музыкантов, отпустив зажатые струны. Но звуки еще дрожали в воздухе. Как дрожала в его руках она.
Ладонь – шипы – ладонь. Прижавшись влажными лбами. Дыхание – прощальное – бурное – общее.
Он все-таки не смог удержать слово. Единственное. Потому что любовь может принести боль. Но любовь не может быть ошибкой.
Ваня что-то беззвучно сказал. Она не успела поймать слово – слишком поздно подняла голову, увидела лишь, как его губы выпустили последний слог. Дуня стояла неподвижно, с широко раскрытыми глазами, слишком потрясенная, чтобы осознавать, что множество взглядов было приковано в этот миг к ним, так и не разомкнувшим рук после танца.
В возникшей абсолютной тишине раздались вдруг одинокие аплодисменты. Вздрогнули оба, вернувшись к действительности, и обернулись на звук.
Ростислав Игоревич Ракитянский стоял у края площадки и хлопал в ладоши. По спине пробежал холодок, Дуня снова перевела взгляд на Ваню, ища в нем поддержку. Он тоже смотрел на нее и тоже что-то искал в ее глазах, а потом вложил в руку цветок, на мгновенье сжав поверх ее
