Лерой. Обещаю забыть - Алиса Гордеева
— Верно, моя хорошая! Как ты там утром сказала: гормоны? Мои снова взбунтовались!
Лерой крепко держит меня за руку, когда по знакомым с детства дорожкам подходим к дому отца. Я покинула особняк в тот самый день, когда выстрел разделил жизнь нашей семьи на «до» и «после».
Тот день я помню смутно. Память заботливо стёрла всё, что случилось после того, как Макеев нажал на курок. Кроме тёплых и ласковых объятий Лероя и его голоса, что вопреки дикому шуму сумел добраться до самого́ сердца:
«Всё будет хорошо»
«Я рядом»
«Я всегда буду рядом»
Почти неделю жизнь отца висела на волоске. Долгие операции. Потухшие, уставшие глаза врачей. Длинные больничные коридоры и въевшийся под кожу запах лекарств.
Семь дней беспробудных слёз и веры в чудо. Семь долгих дней, когда врачи виновато отводили взгляд, страшась зародить в моей душе напрасную надежду. Семь дней, которые смяли под собой все обиды на отца, оставив в сердце лишь любовь.
168 часов неизвестности. И только Лерой всегда был рядом. Он стал моим маяком. Научил не отчаиваться. Верить. Бороться.
Вопреки самым страшным опасениям врачей, Пётр Кшинский выжил. И это главное! Впереди — долгая реабилитация, но я знаю, что папа справится.
— Арина, Лерой! — улыбается отец, ковыляя навстречу. Рядом с ним высокая и импозантная Люсия или просто Людмила Быкова, заглянувшая пару недель назад к отцу, чтобы сделать массаж, и вот уже который день сопровождающая старика повсюду.
— Папа, — обнимаю его любя и киваю Людмиле. Рядом с ней он оживает на глазах, а большего мне и не надо.
Помогаю Люсии накрыть на стол, пока Лерой обсуждает с отцом последние новости. Уверена, что Амиров пытается найти слова, чтобы сподвигнуть Кшинского засадить Макеева за решётку. Украдкой поглядываю на них, переживая, что Лерой может перегнуть палку, но на лице отца не вижу ничего кроме счастливой улыбки.
— Люся! — ворчит папа, стоит нам приступить к ужину. — Опять перетёртые овощи?
Старик недовольно морщит нос, отодвигая от себя тарелку.
— Да, Петя, сегодня с индейкой, — не замечая отцовской гримасы, отвечает та. — А кто не съест, останется без сладкого!
— Люся! — на щеках отца пятнами расползается румянец, пока мы с Лероем едва сдерживаем смех. Однако, тарелку отец придвигает чуть ближе и даже берёт в руки ложку.
— Что я такого сказала? — недоумевает Люсия. — Я приготовила апельсиновое желе!
Впервые за долгие годы в нашем доме за ужином звучит смех. Лёгкий. Естественный. Непринуждённый. А я счастлива. Просто так. Оттого что рядом со мной два самых близких и дорогих человека.
Эпилог
4 года спустя.
Лерой.
Натягиваю наспех куртку и выбегаю на крыльцо. В нос ударяет морозный воздух: давно в наших краях не было настолько холодной зимы. Окидываю взглядом двор, украшенный множеством разноцветных огоньков, создающих иллюзию настоящей новогодней сказки, и останавливаюсь глазами на ёлке, что стоит по самому центру, обвешанная самодельными игрушками.
Рядом с ней, закрыв лицо ладошками, в объёмном комбинезоне с пышным меховым воротником, плачет маленькая девочка. Так громко, что слышно было внутри дома.
Подбегаю к малютке и сажусь перед ней на корточки, осматривая кроху с ног до головы.
— Что случилось, Машунь? — спрашиваю встревоженно, пожираемый волнением за дочь.
Та надувает губки и пронзает меня выразительным взглядом ярко-изумрудных глаз, в которых отражается весь мой мир, а затем маленькой ручкой в пуховой рукавичке указывает в сторону небольшой горки, что ещё вчера мы с Черниговским залили специально для детей.
— Я просто сказал, что никогда не женюсь на ней! А она в слёзы! Лерой, ну ты сам подумай, она же маленькая! — ворчит Тимоха, а у самого шапка набекрень.
— Ну, — прижимаю к себе дочь, в попытках успокоить. — Машуня однажды вырастет, станет самой красивой, и тогда, возможно…
— Когда она вырастет, я состарюсь! — заявляет Тим с важным видом и поправляет на носу очки. Первый класс и непомерная любовь к чтению немного отразились на его зрении.
Машуня тяжело вздыхает, а затем быстро переключает внимание к игрушкам на ёлке, которые вместе с мамой мастерила весь декабрь.
— Что у вас тут? — доносится со спины голос Черниговского. — Тим, почто девчонок обижаешь?
— Эту обидишь, — ворчит пацан и всё же подходит ближе. — Ладно, мелкая, извини.
— Может, в дом? — Тимур кутается в куртку, переступая с ноги на ногу. Вот же, французская неженка!
— А мама с тётей Ариной скоро вернутся? — любопытствует Тимоха.
Черниговский смотрит на часы, затем на меня, а потом растерянно пожимает плечами.
Уже несколько часов мы с ним покорно исполняем роль нянек, пока наши жёны наводят предновогоднюю красоту.
— Скоро, — отвечаю Тимохе и, подхватив дочь на руки, иду к дому, где на ковре в гостиной ещё две девчонки смотрят мультики.
— Уля, Мила, выключайте телевизор — время вышло! — горланит Черниговский, явно утомлённый этим днём.
— Папочка, — кричит Мила и, позабыв про мультяшных принцесс, несётся навстречу к Тимуру.
На моём лице невольно расцветает улыбка: одно дело видеть этого разрисованного татухами огромного угрюмого мужика с подросшим сыном, и совсем другое — с трёхлетней крохотной принцессой. Хотя я и сам, наверно, выгляжу не менее слащаво, когда вожусь с дочкой.
— Ну что, убедился, что с мелкими скучно? — с важным видом интересуется у Тима Ульяна, старшая дочка моей сестры Ритки, что под Новый Год надумала родить ей братишку. И пока мама готовится к родам, а папа усиленно ей помогает, Улю на новогодние каникулы отправили к нам.
— И ничего не скучно, — отвечает Тимоха, отряхиваясь от снега, а затем помогает мне снять с Машуни валенки.
— Четверо детей в одном доме — это перебор! — вздыхает Черниговский и жадно смотрит в сторону кухни.
