Джоджо Мойес - Танцующая с лошадьми
Наконец. Это тяготило их несколько недель, но они ничего не говорили друг другу. Одной ей было не справиться, а он не мог допустить, чтобы что-то случилось с ребенком. Он не мог вернуться в Кадр-Нуар и там обеспечить ей заботу. Родных у него не было, как и денег на няню.
Им придется остаться здесь, поблизости от ее родителей.
Он встал и подошел к стулу, на котором она сидела:
– Я напишу месье Варжюсу.
Она подняла голову:
– Ты имеешь в виду…
– Останемся в Англии еще какое-то время. – Он пожал плечами, стиснул зубы. – Все в порядке. Правда.
Кто-то другой будет ездить на его лошади.
Малышка требовательно и нетерпеливо сжимала кулачки.
– Может быть, когда я буду чувствовать себя немного лучше, – сказала Флоренс тихим голосом.
На следующий год появятся новые берейторы, écuyers, готовые занять его место.
Когда она обняла его за шею, шепча слова благодарности, уткнувшись ему в натруженное плечо, он понял, к своему стыду, что не испытывает ничего, кроме отчаяния. А потом подумал: как женщина, у которой не действуют руки, может обнимать так крепко?
– Мы познакомились примерно через год после этих событий. Он работал на путях над моим двором. В первый раз после отъезда из Франции он увидел лошадей, по крайней мере таких, которых не запрягают в телегу. – Ковбой Джон сдвинул назад шляпу. – Однажды я заметил, как он в изумлении смотрит на мою старую кобылу, будто она была миражом. Мы оба приехали сюда недавно, оба были иностранцами. Я позвал его, и он стал есть свои сэндвичи у стойла, все время поглаживая нос моей старой кобылы. Многие считали его сухарем, но мне он нравился. Мы отлично ладили. Часто сидели у меня в офисе и пили чай. Он говорил, что когда-нибудь у него будет маленькая ферма во Франции, что откроет школу верховой езды, как только заработает денег.
– И Флоренс это устраивало? – спросила Наташа.
Ее так увлек рассказ, что на какое-то время она забыла, почему они вообще оказались в этой машине.
– О, Флоренс устраивало все, что ей говорил муж. Думаю, она чувствовала себя виноватой за то, как сложилась его судьба. Она знала, как и он, что ей одной было бы не справиться во Франции с ее болезнью. Она делала все, что могла, чтобы обеспечить его счастье.
– С болезнью? С какой болезнью?
– Вы не в курсе? – Джон посмотрел на них, хмурясь.
– В курсе чего?
– Сара вам не сказала? У ее Нанá был – как там его? – рассеянный склероз. Она многие годы была прикована к инвалидному креслу. Сара помогала дедушке ухаживать за старушкой чуть ли не с момента, когда научилась ходить.
Они бросили поиски в Дувре и решили пуститься по прибрежной дороге в сторону Дила. Мак ехал в темноте, читая названия отелей, на случай если Наташа еще туда не звонила или позвонила только раз. Наташа разговаривала с Джоном. Ее поразила тяжелая судьба Анри Лашапеля.
– По тому, как Сара говорит о бабушке с дедушкой, они были очень близки.
Джон фыркнул:
– Конечно, они были близки, но вся его жизнь была чередой разочарований.
– Вы о матери Сары?
– Бог мой, Симон была та еще штучка. Вспыльчивая, непослушная – полная его противоположность. Все, что он ценил, она отвергала. Флоренс с ней не справлялась – не было сил, а он держал ее на коротком поводке, как Сару. Он был старомоден, требовал соблюдения дисциплины – не всем такое по вкусу. Не разрешал ей общаться с мальчиками, поздно возвращаться домой. Возможно, из-за Флоренс он немного перегибал палку. И Симон противилась. Еще как! Чем больше он на нее давил, тем больше она сопротивлялась. – Джон закурил еще одну сигарету. – И самое грустное, он знает, что был не прав. Надо было немного ослабить поводья. Они были больше похожи друг на друга, чем им казалось. Но все это сложно. Если тебе кажется, будто теряешь что-то, трудно вести себя по-умному.
Наташа взглянула на Мака, он внимательно слушал Джона.
– Когда Капитан понял, что ведет себя неправильно, было уже поздно. Она подсела на наркотики, и вернуть ее было нельзя. Потом, лет через пять, она сбежала в Париж, и они о ней больше ничего не слышали. Кроме тех случаев, когда ей были нужны деньги, конечно. Черт, она чуть не разбила им сердце. Потом, лет через десять-одиннадцать, Симон однажды появляется у них на пороге с ребенком и говорит, что не справляется. Она родила во Франции, и они ничего об этом не знали. Естественно, это стало для них настоящим шоком. Она говорит, что ей нужно устроить свою жизнь, и начинает оставлять ребенка у них. Каждый раз все на больший и больший срок. Потом пропадает, и они в конце концов подают заявление об опеке и получают ее. Симон даже на суд не явилась. Поначалу он пришел в ярость – беспокоился за Флоренс, что ей придется взвалить на себя заботу о маленьком ребенке. Но, по правде сказать, оба были счастливы, что у них есть Сара. – Джон улыбнулся. – В день, когда они получили право опеки, их жизнь началась заново. Старик снова стал думать о лошадях, и они были счастливы. Во всяком случае, такими счастливыми я их никогда не видел. Когда они узнали, что Симон умерла, это был для них удар. Но, думаю, и избавление тоже. Он годами ее разыскивал, давал деньги, выручал из неприятностей, в которые она попадала, пытался наставить на путь истинный. Сара об этом, как вы понимаете, ничего не знает. Он оберегал девочку. Есть вещи, о которых ни одна девочка не должна знать о своей матери. – Джон пожал плечами. – Флоренс не стало – сколько же прошло? – четыре года назад. После похорон они получили предложение от муниципального совета освободить квартиру на первом этаже за материальную компенсацию, так как она была нужна для инвалида. Он взял деньги, переехал в Сандаун и потратил их на Бошера. Этот их конь – нечто вроде «роллс-ройса» среди лошадей. И с этого времени Капитан снова стал самим собой. Все теперь было подчинено тренировкам Сары.
– Он хотел, чтобы Сара была как он?
Ковбой Джон покачал головой:
– Знаете, что я вам скажу, мисс Леди Юрист? Он хотел противоположного. Вы можете думать про нее что хотите, но он считал, воспитание Сары – это единственное, что он сделал верно.
Девочка заснула. Наступила ночь, но Том продолжал путь, время от времени поглядывая на нее. Сара свернулась калачиком на переднем сиденье, прислонившись головой к окну. Почти автоматически Том взглянул на монитор системы видеонаблюдения. Ее лошадь, отделенная перегородкой от двух других, бодрствовала, словно не разрешала себе расслабиться, готовясь вынести следующий отрезок пути.
Он не сказал Кейт о своем плане – знал, как она к нему отнеслась бы. Она сказала бы, что он сошел с ума, обвинила бы его в безответственности, в том, что он подвергает опасности жизнь ребенка. Если бы его падчерица Сабина вот так сбежала из дома и уехала на попутке за границу, они с Кейт сходили бы с ума от страха и тревоги.
