Девочка-лед (СИ) - Джолос Анна

Стыдно. Что это ты там ему беззастенчиво позволяла? Совсем обезумела, Лисицына?

Похоже на то. Все, что Он говорит и делает, на меня очень плохо влияет. Я теряюсь. Задыхаюсь от смущения и в то же время не могу почему-то оттолкнуть. И самое страшное, наверное, что тело-предатель отзывается на его прикосновения. Коленки дрожат. Мурашки россыпью по спине скачут, и глупое сердце неистово трепыхается под ребрами, как загнанная в клетку птичка.

Я присаживаюсь на краешек аккуратно застеленной постели. Его постели. Вот надо ж было такому случиться? Просто кто-то там свыше пошутить над нами решил?

Пальцы непроизвольно касаются шеи. Считанные минуты назад там были губы Романа. Они целовали меня: горячо и настойчиво. И даже время остановить хотелось. Настолько бессовестно хорошо было…

Ты ли это, Алена Лисицына? Та самая ярая противница поцелуев.

Странно, но губы непроизвольно трогает беззаботная улыбка. Не хочу думать о том, сколько девушек вот так же, как и я, таяли в его руках. Ясное дело, что их было очень много. Нет, не хочу знать. Он ведь… со мной сейчас. Или нет? Имеет ли для него значение все то, что происходит между нами?

«Я люблю тебя». Просто слова, сказанные на эмоциях? Но это прозвучало так… искренне, по взрослому. И когда он смотрел на меня, я чувствовала: не лжет.

Вот ведь как бывает. Еще несколько месяцев назад мы ненавидели друг друга, а теперь… Что теперь? Даже страшно подумать и представить нас вместе. Настолько неправдоподобная, сюрреалистическая картина выходит.

Одно знаю точно: я пропала. В какой именно момент со мной приключилась эта беда — не понимаю…

— Ален…

Невольно вздрагиваю от его бархатного голоса.

— Напугал? — подходит ко мне ближе.

— Нет, — качаю головой. — Задумалась просто. Не заметила, как ты вошел.

— Я принес то, что ты просила, — Рома садится на корточки, и я только сейчас понимаю, что он собирается делать.

— Я сама, — прошу, отчаянно сопротивляясь. — Не надо, Ром, пожалуйста.

— Да перестань, — настойчиво убирает мою руку и строго смотрит на меня. — Обработаем и заклеим. Как медсестра советовала.

Переубедить невозможно. Только и остается, что беспомощно сидеть и краснеть, пока он совершает все эти манипуляции, иногда непроизвольно задевая пальцами мою пылающую кожу. Снова заставляя меня нервничать. И дело не только в этой отвратительной надписи. Сижу тут перед ним полуголая, в одной футболке. Его футболке причем. Стесняюсь. Очень. Со стыда умереть можно. Но я заметила, что ему это мое уже привычное состояние даже нравится.

Наблюдаю за его спокойными, неторопливыми движениями и чувствую при этом волнами исходящее от него напряжение. А взгляд этот… В нем плещется досада на пару с сожалением. Рома в какую-ту секунду не выдерживает и, тяжело вздохнув, кладет голову мне на колени.

— Прости, Ален, — произносит глухо.

— Ты не виноват.

— Виноват, — спорит он. — Сперва Ян, потом Ника… Мне стоило ожидать чего-то подобного.

— Ты не можешь брать ответственность за их поступки, — неуверенно протягиваю ладонь и начинаю перебирать темные пряди его волос. Парень закрывает глаза и трется щекой о мою ногу, а затем касается кожи горячими губами.

— Я мог не допустить всего этого.

— Не мог, Ром.

Он со мной явно не согласен. Завелся опять с полуоборота. Встает, собирает бумажки, оставшиеся от пластыря и собирается уходить.

— Ночник? — спрашивает, останавливаясь у прикроватной тумбочки.

— Я темноты боюсь, — сообщаю ему зачем-то.

— Понял, буду знать, — кивает, убирая руку от лампы.

— Если останешься здесь со мной, — сглатываю, пытаясь сохранять спокойствие, — можешь выключить. С тобой… мне не страшно.

Роман бросает на меня взгляд, полный беспокойства и сомнения. Смотрит так, словно я умом двинулась. Так и есть, наверное. Если послушать, что говорю.

— Не самая лучшая идея, Ален, — качает головой, отворачиваясь.

— Не хочу, чтобы ты сейчас уходил, — признание слетает с губ гораздо раньше, чем я успеваю обдумать мысль.

Щеки жжет словно от мороза. В груди болит. Не в силах встречаться с ним сейчас глазами, забираюсь под теплое, мягкое одеяло. Сдвигаюсь на краешек. Подкладываю ладонь под пылающую щеку и зажмуриваюсь. Пусть сам теперь решает: остаться или уйти.

С минуту ничего не происходит, но потом свет внезапно гаснет. Солгу, если скажу, что нисколечки не разволновалась. Еще как! Особенно когда поняла: не ушел. Присаживается рядом. Одеяло поправляет заботливо. И этот его, казалось бы, незначительный жест трогает до глубины души.

Несколько мучительно долгих минут мы слушаем лишь дыхание друг друга.

— Ром? Ты Абрамову доверяешь? — решаюсь все же задать вопрос, который весь вечер крутится на языке.

— Доверяю, Ален, — отвечает, не раздумывая ни секунды.

— Он и Савва… очень… неожиданно, — я даже слов не могу подобрать подходящих.

Да что там! Я до сих пор увиденное перевариваю.

— Ян приходится Савелию крестным, так что твои опасения напрасны, — огорошивает меня новой информацией Рома. — Он хоть и мерзавец, но ребенка не обидит никогда.

Ничего себе! Крестный…

— А отец Савелия — Сергей? Твой отчим? — наверное, перехожу все границы, вторгаясь в его личное пространство, но ничего поделать с собой не могу. Слишком много вопросов. Слишком многого мы друг о друге не знаем.

— Да. Но он не совсем мой отчим. Дядя. Родной.

Молчу, анализируя услышанное. Не рискую больше рот открывать. Не хочу лезть туда, куда не следует. Но спустя несколько минут давящей, безмолвной тишины, Рома вдруг сам начинает рассказывать. Рассказывать то, к чему я оказываюсь совершенно не готова…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— У меня было счастливое детство, Лиса. Мои родители любили друг друга, всячески баловали меня и пытались дать то, чего не было у них. Бизнес отца в гору пошел. В семье появились деньги, но ценой тому была его загруженность на работе. Мы почти перестали видеться.

Роман снова молчит, а я даже шелохнуться боюсь. Чтобы не нарушить момент. Момент, в который он решил довериться мне.

— Наши семьи всегда общались, но именно в тот год мы с Яном сблизились. Так случилось, что оба потеряли дорогих нам людей.

У меня сердце сбивается с ритма и начинает стучать быстрее. Потому что я слышу, как тяжело даются ему эти откровения…

— Моего отца убили, Ален.

Господи.

Я больше не могу. Поворачиваюсь к нему и приподнимаюсь на локтях. Тонкая полоска света, от неприкрытой до конца двери, позволяет увидеть его профиль. Напряженный, четко очерченный и хмурый.

— Ты можешь не говорить, Ром…

Какая же я глупая! Зачем пристала к нему с этими дурацкими вопросами?!

— Это случилось в последний день лета. Тридцать первого августа. Мы просто… гуляли. Аттракционы, раскидистые ивы, сахарная вата, его смех. Я был так рад, что он, наконец, нашел для меня время…

— Ром, — у меня слезы на глаза наворачиваются. И да, я боюсь слушать дальше. Очень боюсь.

— Толпа. Проходящий мимо клоун, — он нервно дергает шеей. — Я даже не понял сперва, что произошло. Отец вдруг осел на асфальт, упал.

Я сажусь и беру его за руку, хоть и понимаю прекрасно, что ему сейчас моя поддержка не нужна совершенно. Он ведь уже пережил эту трагедию. Будучи совсем еще маленьким мальчишкой.

— Не мог понять, почему он не встает. Почему так странно смотрит на меня, — Роман сжимает челюсти так сильно, что на скулах проступают мышцы. Мыслями он точно сейчас не здесь. — А потом люди перевернули его. Столько крови, Ален… Ножом в печень ударили. Чтобы наверняка.

Каждая клеточка моего тела сейчас болит за Него. Я вдруг вспоминаю те фразы, которые ядовито выплевывала ему в лицо в кабинете математики. Если бы я только знала…

— Тебя поэтому никогда в начале сентября не бывает в школе? — догадываюсь я.

— Да. Мать до сих пор очень тяжело этот период переносит.