Вера Кауи - Путь к счастью
Милосердные, с горечью подумала Мэгги. Да они понятия не имели о милосердии.
— В те годы все по-другому было, — продолжил старик. — Война только кончилась. Людям самим до себя только и было дела. И нам не хотелось, чтобы в наши дела совали нос всякие чиновники. Тогда обычное дело было, что родственники брали себе осиротевших деток. Считалось стыдным, чтобы при живых родственниках ребенка в приют отправлять.
— Но, — опять спросила Мэгги, — неужели никто не делал никаких запросов насчет ребенка — откуда, чей и так далее?
— Да нет, зачем. Ребенок под присмотром был. Я же говорю: совет старейшин так порешил, а против него не пойдешь. Это уж Божья воля.
— Следовательно, Хорсфилды взяли ребенка, потому что им велели.
— Они одни были бездетные. А в нашей церкви все помнят свой долг. Как ни тяжело его исполнять, а надо.
— Вы полагаете, что Альфред и Мэри Хорсфилд выполнили свой долг, взяв на воспитание ребенка, которого им навязали?
— Навязали! Что-то за слово такое! Это был их долг, потому что им знак был… Ежели Господь подает знак, надо слушаться и не рассуждать. Альфред и Мэри сделали то, что повелел им Господь. Взяли ребенка и приютили его. Не их вина, что это было дитя греха. Непослушная оказалась девочка. Не похожая ни на кого из нас. Своевольная, упрямая. Книжки читала запрещенные. Веры у нее не было ни грамма. Уж как Альфред с Мэри старались, чтобы обратить ее в истинную веру! Я сам тому свидетель. А она вбила себе в голову — учиться в университете! Должен признать, что тут Грейс Кендал тоже руку приложила, поощряла эти ее фантазии. Говорила, она ее лучшая ученица. Знамо дело, чего и ждать от прихожанки методистской церкви! А у нас в общине никто и не удивился, когда девчонка сбежала. У нее знак был.
— Какой знак?
— На левом глазу. Три коричневые точечки в виде треугольника. У обыкновенных-то людей таких пятнышек не бывает. Это знак дьявола. Она же была дитем греха. Слава Богу, что она удрала, и у Альфреда с Мэри бремя с плеч свалилось.
— Значит, напрасно Господь повелел им взять девочку.
Они подошли к машине, и Мэгги открыла дверцу перед стариком, но вместо того, чтобы сесть, он выпрямился и обернул к ней лицо с хорошо знакомым выражением.
— Господь никогда не ошибается! — провозгласил он с непререкаемостью, свойственной все членам общины конгрегационной церкви. — Ошибаются только люди. Наш проповедник ошибся, назвав это знаком Господним, а на самом деле просто какая-то грешница захотела избавиться от рожденного в грехе ребенка, вот и оставила его на ступеньках церкви.
Только закончив свою тираду, старик залез в машину. Сев за руль, Мэгги никак не могла завести машину, но старик ничего не заметил. Он с удовольствием осмотрелся в машине.
— Как тут красиво… А как вас зовут? Вы сами-то из Йетли или из окрестностей?
— Меня зовут Мэгги, я приехала из Лидса.
— То-то мне ваше лицо незнакомо. У меня память на лица прекрасная, — кивнул старик.
Я тоже думала, что у меня хорошая память на лица, а вот твоего лица тоже не припоминаю. Хотя я, конечно, мало обращала внимания на этих людей из общины, а ты уже тогда был в числе старейшин. Да и глаза у меня всегда вниз были опущены…
— У той девчонки волосы были рыжие, как морковь, — сказал старик, разглядывая Мэгги. — А Мэри сказать, что я вас встретил?
— Не стоит. Мы с ней не были знакомы. Я только Мэри Маргарет знала. А сейчас приехала на могилу мисс Кендал. Я теперь не в Англии живу, много лет уже сюда не приезжала. И вряд ли теперь приеду еще.
Она высадила старика возле церкви. Двери были закрыты, они никогда не оставались распахнутыми, вспомнила она. Но внутри горел свет. Наверно, и Мэри Хорсфилд находилась там, но у Мэгги не появилось желания увидеть ее. Ни сейчас. Ни когда-либо потом. Какое мне до нее дело? Она мне не мать. А ее муж не был мне отцом. А я не Мэри Маргарет Хорсфилд и никогда не была ею. Я та, кем, как мне казалось, сама себя сделала, но на самом деле — та, кем была изначально. Я Мэгги Кендал.
— Спасибо, что подвезли, — сказал старик. — Нечасто молодежь проявляет внимание к нам, старикам.
— Мне было очень интересно побеседовать с вами, — искренне ответила Мэгги.
Да, он на многое открыл ей глаза.
Она включила мотор и перевела на автоуправление — слишком велико было волнение, возбужденное неожиданным известием. Доехав до речки Йет, она остановила «ягуар» и достала из сумочки зеркальце. Подняв его к глазам, Мэгги внимательно вгляделась в радужную оболочку левого, на треугольник из трех коричневых точек. Знак дьявола, сказал старик. А я-то себя считала суеверной! Вот оно, настоящее суеверие!
Она расхохоталась.
Фанатичная вера и ее далеко небезобидные последствия внезапно превратились из трагедии в фарс. Она смеялась, покуда из глаз не полились слезы. Она разрыдалась. Но то не были горестные рыдания, это был тихий счастливый плач, слезы облегчения.
Мэгги даже не пыталась проанализировать то, что узнала. Просто сидела и наслаждалась чувством внезапной свободы — Мэри Маргарет Хорсфилд, столько лет мертвой хваткой державшая ее за горло, разжала свои цепкие пальцы и растаяла в дымке прошлого.
Тяжесть свалилась, как камень с сердца, и Мэгги почувствовала необыкновенную легкость. Ей показалось, что она сейчас взлетит. В голове вновь и вновь прокручивалась одна-единственная мысль — она не дочь Мэри и Альфреда Хорсфилдов и никогда ею не была. Не была их плотью и кровью. Не была их созданием. То, что она не знала своих родителей, не играло никакой роли, отступало перед радостным ощущением свободы.
Самое главное, что она не была порождением этих жалких, ничтожных, презренных фанатиков. Неудивительно, что она никогда не испытывала к ним ни капли нежности, ей всегда было с ними тяжело, как с чужими. Она и в самом деле чужая им. Как, должно быть, она раздражала их! Конечно, я была в их глазах греховным отродьем, плодом греха. Неудивительно и то, что своих детей они не заимели. Наверно, и любовью никогда не занимались. Мэгги вспомнила, как однажды спросила у Мэри, почему секс — греховное занятие, раз Господь создал половые органы, и разъяренная Мэри потащила ее в ванную и засунула в рот кусок хозяйственного мыла. Нельзя вопрошать о деяниях Господа, следует только безропотно повиноваться.
Мэгги откинулась на подголовник и прикрыла глаза, наслаждаясь охватившим ее покоем. Значит, она не была неблагодарной скотинкой, невзлюбившей родителей; люди, которых она называла отцом и матерью, не были связаны с ней родством и всегда рассматривали ее как бремя долга, возложенное на их плечи, и не испытывали ни капли любви, нежности или гордости за ее школьные успехи. Последнее они даже считали подозрительным. И теперь ясно, почему. Ее ум, сообразительность, пытливость были им глубоко чужды. Их мозг неотвязно преследовала одна мысль: кто этот ребенок? Откуда взялся? Кто его родители? Прелюбодеи, отвечали, верно, они. И переносили свое презрение на девочку.
