Оливия Стилл - Жара в Архангельске-1
«Вот это жизнь, настоящая жизнь! — думал Ккенг, с восхищением глядя на панораму Москвы, что открывалась его взору, — Вот где настоящее море возможностей, вот где мечты превращаются в реальность! И как эти москвичи могут быть такими тупыми, что, имея реальную возможность жить здесь, наслаждаться всем этим великолепием и брать от жизни всё, сидят на жопе и ноют, как у них всё плохо? Да если б я оказался на месте той же самой Оливы — уж я-то тут горы бы свернул! Почему в жизни так получается: возможности есть у тех, кто не умеет ими пользоваться, а кому они реально нужны — у тех их нет?..»
Вернувшись в свой Зеленец, Ккенг особенно остро ощутил, что больше не может продолжать жить в провинции. После яркой и шикарной Москвы родина показалась ему такой серой и убогой, что у него аж зубы заломило от тоски. Усугубляло ситуацию ещё и то, что он жил один в квартире; хоть у него и были приятели, он держался с ними чопорно и вызывающе: не хотел прослыть неудачником. Ккенг вёл дневник в Живом Журнале, и только этому дневнику он мог доверить то, что творилось у него на душе.
«Снова какие-то непонятные сны… перепутанные с реальностью.
Проснулся снова с какой-то тоской.
Тоска… тоска… зелёная.
Во снах было всё так красочно, столько жизни и столько новых впечатлений, а здесь… фу, мрак!
Место не есть гуд. Пора валить отседова!
И вроде не депрессия, и вроде хочется жить и радоваться, но когда вижу всю эту унылую жииизнь! Непонятных людей… да и вообще каких-то пьяных отморозков… злость берёт!»
«Очень тяжело быть одному… Многие не знают, как это тяжело. Жить в пустой квартире, не в городе. Знать, что к тебе никто не приедет. Знать, что вечер за вечером ты один. Сам с собой. Знать, что у тебя нет любимого человека и знать, что тебя никто не любит. Да и кому ты нужен, если сам в себе разобраться не можешь? И что дала мне психология? Она исковеркала всю реальность, пускай и наивную, но… теперь есть реальная реальность. Теперь люди для меня — это не загадочные существа, а всего лишь объекты для наблюдения. Набор команд и действий. А раньше над каждым человеком парила аура загадочности.
Зря я пишу этот пост, так как его может прочесть моя потенциальная девушка и сказать „Фу, неудачник“. Чужие проблемы нафиг никому не нужны. Пост должен был быть ярким, жизнерадостным. И всё эта психология. Вот так она и ломает взгляды. Права поговорка, меньше знаешь, крепче спишь.
Порой кажется, что твой уход из жизни никто и не заметит… и никому ты не нужен. Досадно так».
Одиночество сводило его с ума; день за днём, вечер за вечером он был один, наедине со своими мыслями. Мысли не давали ему спать; часто среди ночи ему становилось страшно, он вставал с кровати, включал свет и садился за компьютер.
«Мне кажется, что я дома не один, и мне становится страшно, ещё я боюсь Жени. Я иногда разговариваю сам с собой… что происходит? Ещё я чувствую, что во мне сидят два сознания. Одно очень доброе и нежное, но его чертовски мало, а другое злое, жестокое, эгоистичное, хитрое… его семьдесят процентов. И я постоянно спорю сам с собой, а правильно ли поступил? Это нормально?! Пожалуй, для полного комплекта, мне не хватает галлюцинаций. Но, думаю, ждать ещё недолго…
Заберите меня отсюда!!! Мой мозг уже не выдерживает! Меня уже всего разрывает на куски!
Мне уже давно пророчили окончание жизни в психушке, давно… Видимо пророческие слова были. Я скоро сломаюсь, сяду в угол, изо рта польётся слюна… взгляд пустой. Если меня найдут, то хорошо, если нет… умру с голода.
И самое главное… жажда знаний всё так же сушит моё сознание. Я хочу знать всё, обо всём, обо всех. Хочу быть везде, хочу быть лучше всех, хочу всё… хочу сразу!!!
Я больше не могу…»
За дверью по ночам часто скрипела половица. Ккенг чуть ли не до обморока боялся этого скрипа, и всякий раз, заслышав его, судорожно прятался под одеяло с головой.
«Это, наверное, называется параноидальная шизофрения.
Чёрт, мне реально кажется, что за дверью кто-то ходит…
Спать, спать, спать…»
Ккенг тяготился одиночеством, но и бухие компании вроде компании Салтыкова, где он иногда бывал, доставляли ему мало удовольствия. Хоть ему и поднимали самооценку льстивые слова Салтыкова и кажущийся респект со стороны этого лидера агтустудовцев, Ккенг в глубине души считал его таким же примитивным гопником вроде тех, что околачивались у ларька на автобусной остановке в своих шапках, заломленных на затылок, и с сигаретами «Беломорканал» в гнилых и щербатых зубах.
«Млять! Ну какого лешего я такой умный? Был бы обычным гопарём-колхозником и не думал бы ни о чём! Лишь бы набухаться, да девушек пое… Вот и всё. Не жизнь, а радость! А здесь каждый шаг, каждое действие, каждое слово подвергается жесточайшему анализу, выделяются ключевые моменты, что сопоставляются с шаблонами поведения, заложенными в моей памяти. Анализ всех взаимодействий, анализ каждого слова. Каждого действия! Блиииин! До чего же я всё продумываю! Я не делаю лишних движений вообще! Каждое слово, каждое прикосновение… каждый жест. Боже! Я как ходячий учебник психологии…»
Ккенг не мог вспоминать Оливу без презрительной усмешки. В глубине души он не менее презирал и Ириску, считая её глуповатой. Он прекрасно понимал, что рано или поздно девочке придётся сильно обжечься, и тем больнее ей будет падать с пьедестала, на который так неожиданно и быстро воздвиг её Салтыков.
«Меня очень сильно начинают бесить наивняги, которые думают, что жизнь такая сладкая и прекрасная штука. Что любовь живёт вечно, что бывает она и до гроба. И если ты им пытаешься втолковать обратное, то встречаешь лишь волну критики в свой адрес. Говорят, что просто у тебя такого никогда не было, что ты не умеешь любить.
И потом смотришь на этих людей, убитых горем от того, что их бросил(а) любимый парень/девушка. Я, конечно, сочувствую, но в душе… усмешка. Вот такие истины.
Жизнь — не сладость, как думают многие люди. Жизнь борьба — выживет сильнейший.
Хотя, может, я так считаю потому, что нахлебался горя. Сколько всего было в столь короткий период, в те двадцать лет…»
Хоть и было ему неприятно и больно вспоминать все те гадости, что довелось ему пережить, бывали минуты, когда он, как вообще многие русские люди, любил упиваться своим горем, испытывая даже кайф какой-то от этого. Он всё чаще и чаще обращался к своему дневнику, выливая туда весь негатив и при этом стараясь внушить себе, что это так, ерунда, не стоящая внимания.
«А, вот ещё что вспомнил. Позавчера мне на домашний звонили какие-то дуры и молчали в трубку. Я попытался их как-то разговорить, вроде слегка поговорили. Ну, они неудачницы, это сразу видно. Может, ещё в школе. А вот кто такие? Откуда мой телефон знают?
