Елена Лобанова - Фамильные ценности
Следовало отдать должное юным постановщикам: в сюите оказалось не менее десяти частей! Помимо европейских танцев, она включала также две восточные композиции. Первая представляла собой танец живота, вторая – имитацию трапезы султана: толстый мальчишка-султан в громадной чалме, усевшись по-турецки, хлопал в ладоши, и по этому сигналу девчонки в шальварах в изящном поклоне подавали ему на подносе то виноград, то яблоко, после чего исполняли опять-таки танец живота.
Пригодились в конце концов и белые пачки. Малюсенькие танцовщицы под слова «Твоя невеста, честно, честная-ё» хороводились вокруг единственного щупленького партнёра в белом костюмчике. То был внук Анны Павловны. Желая привлечь его внимание, они поочерёдно совершали непристойные движения тазом, азартно поглядывая в сторону публики.
У Зои разболелась голова. Она украдкой оглянулась – учителя сидели, благодушно улыбаясь. Кое-кто качал головой – «лихо!» У Илоны щёки так и горели, но по лицу ничего нельзя было прочитать. Родители, дедушки и бабушки в зале тоже улыбались и кивали головами, детвора переглядывалась восхищённо и завистливо. «Одна я – извращенка, – рассудила Зоя. – Вижу всё в свете собственной распущенности… А может, это мне в глаз попал осколок кривого зеркала? Как Каю в «Снежной королеве»? Или даже в оба глаза?» По-видимому, так оно и было, поскольку детей она положительно не узнавала. Это были вовсе не те ученики, что обитали в хореографической пристройке и вежливо здоровались при встрече. Это были маленькие, однако вполне взрослые существа с жёсткими взглядами, крепкими мускулами и выдвинутыми вперёд челюстями. Или же это были крошечные женщины с бесстыдными раскрашенными лицами, от взглядов их хотелось отвести глаза. Двигаясь под музыку, они словно наступали, теснили, попирали. По-хозяйски распахивали они все двери бытия, по-хозяйски примеряли на себя все яркие краски жизни. Какие там мельники и ручьи! Их ожидали пляжи и океанские просторы, сцены и подиумы, сверкающие машины и огни столиц…
А что оставалось им – сидящим в зале? Больничные койки? Дома престарелых?
– Извините, я пойду… Кажется, приболела, – шепнула Зоя Ивану Флориантовичу. Тот кивнул, но, похоже, даже не расслышал её.
Глава 8
Итак, старость уже маячила на горизонте. Казалась уже завтрашним днём Зои. И, собственно говоря, его смутный серый рассвет уже брезжил за окном – ей только что объяснили это.
Груз такого открытия оказался для нее непосильным. Зоя задыхалась. Сумка с нотами, хлебом и пакетом кефира оттягивала руку, словно она тащила с базара килограммов двенадцать картошки. Ноги в нарядных, по случаю экзамена, туфлях на каблуках так и норовили подвернуться. «Идиотка! Забыть переобуться В НОЯБРЕ! И унты в школе – значит, завтра опять мёрзнуть! Хорошо хоть, всего ноль градусов…» И тут же, словно в насмешку, мимо промчалась Нонка – лёгкая, молодая, в джинсах и белой курточке. И в сапожках на высоченных шпильках!
– До свидань! Зойникишн! – донеслось уже издали.
И почти одновременно мужской голос рядом сказал удивлённо:
– Зофька!
Она остановилась.
Лишь однажды в жизни было время, когда её звали так. И лишь один человек в мире так коверкал её имя.
– Флух! – в ту же минуту отозвалась она и только потом обернулась.
Ну разумеется, это был Флух собственной персоной – Гарик Флух, училищная притча во языцех, юродивый с фортепьянного отделения! Только вот теперь не тощий патлатый подросток, а благообразный мужичок с брюшком – неужто он самый?!
Но приходилось верить собственным глазам. И ушам. Некоторое время они разглядывали друг друга в одинаковом сосредоточенном изумлении, и прошлое наплывало на настоящее, как неумело снятые кадры. Выходит, и вправду всё это было – юность, мечты и весь мир как на ладони? Вот и живой свидетель. И даже «с» по-прежнему не выговаривает – как на том самом первом сборе, когда объявил во всеуслышание, что у него, мол, абсолютный слух. С тех пор и остался Флухом…
– Изменился, – растерянно заметила Зоя, недоверчиво разглядывая новое обличье Флуха – кожаную куртку, чёрные брюки со стрелкой и остроносые, тоже чёрные, блестящие туфли. Он был похож на какого-нибудь бизнесмена или банковского служащего. Только рубашка выбивалась из общего стиля – ярко-синяя, с серебристыми переливами. И без галстука.
А все четыре училищных года коронным прикидом Флуха были джинсы с чёрной водолазкой.
– А ты нет, – усмехнулся он, и Зоя тут же вспомнила эту быструю усмешку. Всё у Флуха происходило тогда моментально: драки, пьянки, романы, сочинение рок-оперы по мотивам «Этюда в багровых тонах» и женитьба в девятнадцать лет.
– Ну и как ты? Где? С кем? («Ф кем?») – как обычно, опередил он её с вопросами.
Рядом с ним и другие должны были вечно спешить, бежать, задыхаться.
– В музыкалке – в «мусорке»… Развелась. Сыну пятнадцать, – с невольной улыбкой отрапортовала она, подстраиваясь под заданный ритм. Да, было, было, было! В памяти медленно всплывал вечно тёмный, узкий, как нора, училищный коридор. По бокам – скрипучие двери, в середине – доска объявлений, а сбоку – афиши: концерт в филармонии, вечер в Органном зале, встреча с композитором… А одну афишу они мастерили вот с этим самым Флухом: «Рок-опера «Этюд в багровых тонах» на сцене училища! Авторы и исполнители – студенты!» И как впечатались в память эти алые подтёки краски на ватмане… и ожидание чуда. Хотя и вся жизнь в училище, если подумать, была – сплошное ожидание какого-то чуда! Несбывшееся, как водится.
– А ты вовремя, – перебил Флух, и она опять не успела ничего спросить о нём. – Понимаешь, как раз ищу пианиста! Ты ж у нас клавишное соло вроде играла, да? Ну, импровиз там?
– Какой ещё импровиз? – сладко-горькие воспоминания не хотели отпускать её в настоящее.
– Здра-а-а-сьте! Ну, функции разные, модуляции! Сдвигала тональность, подбирала где надо. По стандартам!
– Ничего я не играла… Я только в твоей опере партию фортепиано. Это Светка Оганесян у нас вечно импровизировала!
– Светка? А-а, точно, Светка… Ну и где она сейчас?
– Да не знаю, в Швеции вроде… Галка Корж с ней, по-моему, переписывалась.
– В Швеции, – с неясной интонацией повторил Флух. – И чего она там забыла, в Швеции?
– Ну, у неё же муж швед. Семья! И трое детей, что ли.
– Муж? Муж – это хорошо… – он задумался на секунду, и Зоя успела разглядеть морщинки у глаз, складки в углах рта… – Ну а ты сама не хочешь попробовать? Слушай, ты ведь тоже любые функции транспонировала, подбирала всё подряд! И соло у тебя было… Я-то помню!
– Соло было, – вздохнула она. Сколько лет она не произносила это слово!
– Ну так слушай! Бросай свою богадельню, а? Серьёзно, Зофька! Есть идея получше. Я отвечаю! Подбираются классные ребята! Двое после консы. Один, правда, без корочки, выперли с третьего курса… Ну, сама знаешь, как оно бывает с нормальными людьми. Точно как в любимом училище. Талантов опускают, а взлетают всякие тетери…
Глаза его вспыхнули знакомой сумасшедшинкой. Неужто вот так и живёт безумными идеями? И дожил до этих лет! До этого костюма!
И как так получалось, что они все его слушались? Непостижимо! Чем он брал людей? Вот этим блеском глаз? Шепелявящей речью? И ведь слушались, и слушали, и верили. И позорились вместе на злосчастной старой сцене… Хорошо хоть, разрешили поставить только фрагмент «рок-оперы»! И с фрагментом-то мороки было на целый семестр. Чего стоило собрать народ на репетицию! А платье героини, разрываемое Потрошителем? Смастерили в последний момент из списанных жёлтеньких занавесок, сметали на живую нитку, приталили чьим-то уродским поясом с громадной пряжкой…
И самое главное, чего по сей день невозможно было объяснить, – это её, Зоино, участие во всей этой авантюре. Как умудрилась она оказаться крайней? С чего вдруг именно ей поручили партию рояля – ей, бездарнейшей из учениц Самой Громовой? С тоской вспомнились собственные дрожащие руки на клавишах «Стенвэя»… жидкое вступление скрипок… не подхваченная вовремя ария Джека… крики «Давай, Флух!» и смех в зале… И, наконец, полный, окончательный, грандиозный провал!
Ребята говорили – анекдоты о той опере ходят по училищу до сих пор.
– …телефон! Давай! Записываю! – втолковывал он тем временем – кажется, уже не в первый раз.
Всё ясно! Псих с навязчивой идеей. Интересно – состоит он где-нибудь на учёте? Наверняка… Это только в семнадцать лет навязчивые идеи принимаешь за гениальность.
– Пиши, – сказала она. Стоять на каблуках и слушать этот бред дальше не хватало сил. – Двести сорок восемь, одиннадцать…
По телефону отказать всегда легче. Да и вообще, какие могут быть цифровки, какие затеи на пятом десятке? И пусть Пашка скажет – мама болеет, ей плохо! И повесит трубку. Уж это-то её сын умеет.
– Извини, спешу, – как могла решительно заключила она и, махнув рукой с той сумкой, что поменьше, направилась к перекрёстку. Флух кивнул деловито, продолжая строчить в растрёпанном блокноте. Поверил, больной человек!
