Эдна Фербер - Три Шарлотты
Так как первое препятствие было устранено, Шарлотта выдвинула второе:
– Говорят, из-за дождей дорога в Клеверсвилль превратилась в бездонное болото.
– В таком случае, – предусмотрительно поспешно предложил Сэмюэль Пейсон, – мы отложим это развлечение до другого раза. – Шарлотта просияла. – И заменим катанием в лодке по лагуне. Хорошо, мисс Шарлотта?
Родись Шарлотта пятьюдесятью годами позже, она посмотрела бы прямо в глаза настойчивому и нежелательному воздыхателю и твердо сказала: «Не желаю, оставьте меня». Но под пристальным взором родителей Шарлотта покорно пошла наверх за шляпкой и накидкой.
Лагуной именовался бассейн, ограниченный узкой полоской парка на Мичиган-авеню с одной стороны, и железнодорожной дамбой вдоль озера – с другой.
По ней постоянно катались на лодках люди, положительные и благопристойные.
Дело было в воскресный день. Был теплый вечер. Все семейство расположилось на так называемой платформе подышать свежим воздухом. По вечерам в хорошую погоду весь Чикаго высыпал на лесенки перед домами или на платформы. Последние состояли из деревянных досок, переброшенных через канавы по обеим сторонам улицы. По этим мосткам коляски подъезжали к тротуарам, когда посетители желали высадиться. Вдоль всей Уобаш-авеню можно было увидеть все семейства, удобно расположившиеся в качалках на означенных платформах и созерцающие уличное движение. Здесь и устроились Трифты – Айзик, Хэтти и дочь их Керри, когда торжествующий Сэмюэль увлек бедную Шарлотту. Здесь же сидели они, когда парочка вернулась.
Дойдя до лагуны, они наняли лодку, и Сэмюэль, неумелый гребец, неловко и шумно забарахтался в ней по пруду. При этом он говорил без умолку, уснащая свою речь таким количеством «мисс Шарлотт», что Шарлотта за десять минут почувствовала себя окончательно отупевшей. Затем он заговорил о своем одиночестве (жил Сэмюэль в гостинице). До производства в компаньоны он служил клерком в конторе Айзика Трифта. Шарлотта окинула его взглядом. Наклонившись над веслами, с плоской, впалой грудью и тощими руками, на которых вздулись жилы, он слегка задыхался от непривычного напряжения.
– Да, там, наверное, очень одиноко, – рассеянно, хотя и сочувственно, ответила Шарлотта.
– Ваши папаша и мамаша очень добры ко мне, – он посмотрел на нее умильным взором, – гораздо добрее, чем вы, мисс Шарлотта.
– Солнце зашло, становится свежо, – сказала Шарлотта. – Гребите домой. У меня очень легкая накидка.
Нельзя сказать, чтобы он покраснел, но слабая волна краски прилила к его желтому лицу. Он направил лодку к пристани и причалил. Наступили сумерки. Навес пристани был едва освещен подслеповатым фонарем на дальнем конце. Безуспешно воззвав к отсутствующему лодочнику, Сэмюэль сложил весла и не слишком ловко взобрался на пристань. Шарлотта, улыбаясь, встала. Она была рада, что прогулка закончилась. Сидя напротив него в лодке, она не могла никуда укрыться от взгляда его красных глаз.
Все еще облегченно улыбаясь, она взялась за протянутую ей руку, прыгнула на пристань и слегка покачнулась, так как Сэмюэль притянул ее с неожиданной силой, и с ужасом увидела, что его голова вдруг отвратительным птичьим движением приблизилась к ней и мокрые, липкие губы прижались к ее шее. Ее ответ на это был так же инстинктивен, как печален по своим последствиям.
– Урия Гип[1]! – закричала она. (Наконец-то! Сходство, преследовавшее ее все последние дни, было уловлено!) – Гип! Гип! – И она с силой оттолкнула его. Двенадцать лет священных, оскверненных теперь воспоминаний стояли за этим протестом. Шатаясь, полетел он назад, пытаясь схватиться за несуществующий столб, и свалился через край помоста в мелкую воду. Поспешивший на место происшествия лодочник выудил его из воды и возвратил поразительно спокойной молодой леди. Сэмюэль был мокр, но невредим. Хотя вода лилась с него ручьями, он все же во что бы то ни стало хотел проводить свою даму домой. Шарлотта даже не пробормотала: «Простите». Поспешно, в полном молчании, зашагали они домой под аккомпанемент его хлюпающих ботинок. Трифты – отец, мать и дочь – все сидели перед домом, обсуждая, вероятно, дела с недвижимостью. Последовали восклицания, объяснения, соболезнования, общая сумятица.
– Я свалился в воду. Скверная пристань, без освещения. Безобразные щели.
Шарлотта резко повернулась и пошла в комнаты.
– Она потрясена, – автоматически нашла нужное объяснение миссис Трифт, несмотря на свое волнение. – Обычно Шарлотта падает куда угодно. Вы должны сейчас же снять пиджак. И эти… Айзик, где твой коричневый с искрой костюм? Он вам немножко велик, но… Боже, Боже!.. Надо сварить горячий грог… Керри!
Вскоре после второго чикагского пожара Айзик Трифт со своим зятем выстроил трехэтажный, с полуподвальным этажом, дом на Прери-авеню, неподалеку от Двадцать девятой улицы. Старик вспоминал свое смелое пророчество, сделанное почти сорок лет тому назад, что в один прекрасный день он построит дом далеко к югу, этак на Тридцатой улице; впрочем, дом этот не оказался, как он предсказывал, удачей.
– В этом я немножко ошибся, – соглашался он, – но только потому, что был слишком осторожен. Надо мной смеялись. Ну, теперь-то нельзя отрицать, что правда была за мной. И через сто лет это тоже будет правдой. Из-за дороговизны земли здесь будут только самые шикарные дома. Деловые кварталы сюда не дотянутся. От Шестнадцатой до Тридцатой – настоящий рай для особняков. Да, на-сто-я-щий рай!
На его счастье, он не прожил тех двадцати пяти лет или даже меньше, которые превратили этот «рай» в прокопченную дымом, смрадную преисподнюю, где из полуразвалившихся, обшарпанных домов выглядывали черномазые физиономии под копнами курчавых волос. Одна Прери-авеню во всем районе отстаивала себе пядь за пядью; противясь натиску черных волн, поглощавших улицы к югу, востоку и западу. Здесь во времена Айзика Трифта жило много представителей чикагской аристократии – миллионеров и свиных королей.
В погоне за богатством Айзик Трифт сильно отстал от своих соседей. Те начали так же, как и он: все их капиталы заключались в отваге, честолюбии и умении предвидеть. Но они – торговцы мануфактурой, владельцы фабрик по производству свиных консервов – непрерывно расширяли свои операции, тогда как Айзик Трифт вскоре оставил свою лавку, дабы посвятить себя всецело земным спекуляциям. В этом и заключалась его ошибка. Хлеб и свинина, скобяной товар и одежда – основные предметы спроса, мало меняющиеся с годами. И миллионы текли в руки тем господам, которые торговали такими вещами и цепко держались за эти прибыльные занятия. Торговля недвижимостью была, в лучшем случае, азартной игрой. А Айзик Трифт проигрывал.
