Алексей Чурбанов - Грешники
Шажков свернул в сторону и не слышал, что ответила Софья. Пройдя ещё круг, он вернулся на свое место. Скоро подошла и Совушка. Вид у неё был расстроенный.
— Что-нибудь случилось, Сова? — спросил Шажков.
— После концерта мне нужно будет с Ларисой Яковлевной уйти. По работе.
— Серьёзно? А что можно делать по работе воскресным вечером?
— Я сама виновата, — как бы не слыша Валентина, продолжала Софья, — обещала подготовить текст выступления декана на коллегии. Коллегия завтра. Материалы у Ларисы Яковлевны. Вот и весь расклад.
— А если бы ты не встретила её сегодня на концерте?
— Тогда завтра мы получили бы с ней нагоняй с очень неприятными последствиями. Извини — виновата. Исправлюсь.
— Сова, а что эта твоя начальница не может материалы по электронной почте выслать? Мы бы сейчас пошли, и я в два счёта состряпал бы это выступление. У меня ведь большой опыт. Декан твой ноги тебе будет целовать и прихваливать.
— Спасибо, Валя. Я сама в два счёта подготовлю выступление. Да и ноги предпочла бы, чтобы не декан целовал… А электронной почты у неё нет, у Кривицкой, да и вообще компьютера. Старая она.
Чуть-чуть притушили свет там, где сидела публика, выделив тем самым сцену с оркестром. Снова под аплодисменты выбежал энергичный дирижер, и через несколько секунд оркестр начал играть первые такты пятой симфонии Шостаковича. Шажков на время забыл разговор с Совушкой и весь отдался музыке. Начало пятой он ставил на уровень лучших из лучших музыкальных моментов, так сказать, «всех времен и народов». Типа всем известного «та-та-та-там», только у Шостаковича это казалось даже более современным и актуальным. Во всяком случае, более «мускулистой», мобилизующей музыки, чем эта заглавная тема первой части, Шажков не знал. Постепенно, однако, начальная тема растворилась в однообразных пассажах струнных, время от времени проявляясь, пока к концу первой части не умерла совсем. Дальше Валентин слушал спокойно и холодно, вплоть до четвертой части, где музыка снова на время приобрела ясный, энергичный, «мускулистый» характер, но на более высоком уровне, создавая ощущение эмоционального подъема, зрелости мысли, разумной логики событий. Конец произведения вызвал эмоциональное удовлетворение и чувство благодарности, сопровождавшееся, однако, и чувством досады — от неровности музыкального текста, от недостатка (по ощущению Шажкова, естественно) музыкальной, смысловой и эмоциональной наполненности как минимум в трети симфонии. Валентин вообще находил музыку Шостаковича неравноценной. А может быть, она не в полной мере соответствовала характеру Шажкова. Или он просто не дорос до неё? С последним, впрочем, Валентин вряд ли бы согласился. Он умел и привык воспринимать любое музыкальное произведение непосредственно и сразу во всей полноте ещё до включения собственного аналитического аппарата, а иногда и без включения. Первичный чувственный анализ оказывался самым глубоким и всегда подтверждался последующим умственным анализом. В юности эта особенность восприятия музыки часто мешала ему грамотно выражать свою точку зрения по поводу того или иного музыкального произведения. Так вот, музыка Шостаковича воспринималась Шажковым как «вещь в себе», она вся казалась ему отражением развития, борьбы и мучения некой личности, полностью оторванной от внешнего мира, не понимающей его и в целом враждебной ему. Он с юных лет ощутил эту особенность музыки Шостаковича. Внешнее окружение представляется в этой музыке в основном в двух ипостасях: как объект насмешки и ерничества или как источник страха и боли.
Совушка в целом соглашалась с такой точкой зрения Шажкова, только она считала, что это признак величия, а не недостаток. О, как она умела это обосновать! Валентин в музыкальных беседах с Софьей часто испытывал восхищение и злость одновременно: как если играешь с папой в шахматы и проигрываешь. В лучшие времена в своих музыкальных спорах они не щадили ни объекты спора, ни друг друга. Шажков мог ничтоже сумняшеся заявить, что Шостакович, типа, смотрит на мир из амбразуры, или что его музыка оторвана от каких-либо корней, а в ответ получить от Совушки ехидную оценку Прокофьева как шарманщика и конформиста. Оба при этом понимали, что противоположность их оценок имеет под собой реальную основу, отражая, с одной стороны, особенности музыки двух великих композиторов, а с другой — особенности их собственного мировоззрения, воспитания, даже происхождения. В то же время и Совушка и Валентин в душе признавали свои резкие оценки действительными только при наличии соответствующей противоположной резкой оценки. В общем, возня «нанайских мальчиков», не более того.
То ли музыка отвлекла Софью от неприятных мыслей, то ли она просто взяла себя в руки, но, стоя с Шажковым в очереди в гардероб, она беззаботно болтала и, как обычно, шутя строила Вале глазки. Шажков чувствовал неловкость и некую недосказанность. Задели его Совушкины слова о том, что она «отстаёт» от него. Он старался оказать ей внимание поглаживанием руки, нежным прикосновением. Потом сказал:
— Сова, я в церковь собираюсь сходить и исповедаться. Долго думал и вот решил.
— Давно решил? — внешне не выказав удивления, спросила Софья.
— Да, в сущности, сейчас.
— Валюш, получается, что я в самом деле совсем отстала. Смотри, какой ты у меня современный. На тебя кто-то повлиял?
— Да нет. Накопилась просто… критическая масса.
Шажков помог Совушке надеть шубу, сам облачился в чёрное пальто, и они вышли на улицу, с удовольствием вдохнув вкусный морозных воздух. Площадь Искусств была уютно освещена. От выхлопных труб автомобилей поднимались белые дымы. На деревьях синим и красным цветом мерцали длинные гирлянды маленьких лампочек, создавая атмосферу детской сказки. Лариса Яковлевна с Максимом стояли справа от выхода под фонарём. Совушка тронула Валентина за руку:
— Ну, я пойду. Встретимся в клубе у Брика. Не забыл? Ты обещал джем.
— Будет тебе джем. Приходи на репу. Я сообщу, когда.
— Софья Михайловна и Валентин Иванович! Мы здесь, — позвали уставшие ждать начальствующая бабка с внуком.
— Пойдем, — сказал Валя, — скажу бабушке «бай-бай».
— Валентин Иванович, — прощаясь, произнесла Лариса Яковлевна, — извините за наше нетактичное вторжение. Берегите Софью Михайловну. Ведь вы этого достойны.
Кривицкая жила недалеко — на Невском — и уговорила Софью идти пешком. Шажков проводил взглядом две строгие женские фигуры с болтавшимся между ними Максом и набрал номер своего приятеля Алексея Брика, чтобы договориться по поводу репетиции.