Инна Брюсова - Королевская охота
— Хочется, — признался он. — А вы что, можете узнать? Вы — кто? Следователь? Ясновидящая?
— Нет, не ясновидящая. И не знаю, смогу ли. Может, и нет. Но шанс у меня есть. Понимаете, это как судьба — у нее никого не было, подруг, я имею в виду, друзей, и она пришла ко мне за помощью. Сейчас ей уже ничего не нужно, но раз она обратилась ко мне, что-то было, правда? Причина была…
— И как вы собираетесь действовать? Вы, наверное, детективы любите читать?
— Люблю. Есть у меня кое-какие мысли…
— Кое-какие мысли… насчет смерти моей жены! И я слушаю всю эту нелепицу, которую и всерьез-то принять нельзя, отвечаю вам…
— Вы ничего не теряете!
— Тоже верно. Терять мне нечего… С чего начнем? — В голосе Александра Екатерине почудилась издевка. Он с силой провел ладонями по лицу, расстегнул ворот рубахи, сорвал с себя галстук, бросил на стол.
— Я бы хотела посмотреть ее вещи, если можно…
— Да их там разве что не облизали люди из прокуратуры. Смотрите…
— А когда я могу прийти?
— Я весь день занят. Приходите без меня. Возьмите ключ… — Он запнулся.
«Елены», — мысленно закончила девушка.
— Позор, продули финнам, я так и знал! — возбужденно завопил Добродеев, влетая в кухню. — А где кофе? Да вы, дети мои, даже чайник не поставили! — Его внимательный взгляд перебегал с одного на другую, рот приоткрылся от напряжения. — Вы чем тут занимались?
— Я думаю, мне пора, — сказала Екатерина. Она вдруг почувствовала, как устала.
— А кофе? — обиженно спросил Добродеев.
— Кофе на ночь вреден. А чай здесь не предлагают. А кроме того, уже поздно, а мне добираться далеко…
— На лекциях по логике, — сказал назидательно Добродеев, подняв указательный палец, — я четко усвоил одно… то есть я много чего усвоил, но это, пожалуй, самое важное жизненное правило — объясняясь, приводи лишь одну причину случившегося. Одна выглядит достовернее. А то, и поздно, и домой пора, и кофе на ночь нельзя! Полно врать-то, скажите прямо, старик Добродеев поймет!
— Ладно, будет тебе кофе! Вот проводим Екатерину Васильевну…
— Екатерина Васильевна, не уходите, — попросил Добродеев, — мы так хорошо сидели!
— Мне действительно пора, — улыбнулась девушка, — у меня был трудный день. Извините.
— Я вас отвезу! — решительно сказал Добродеев. — Карета у порога! Прощай, старик! Даст Бог, свидимся. — Он сделал вид, что утер несуществующую слезу.
— Не беспокойтесь, — сказал Ситников, поймав ее неуверенный взгляд, — в таком состоянии он водит еще лучше, чем на трезвую голову, — быстрее. Вы мне нужны живой, — пошутил он, но шутка получилась плохой, какой-то двусмысленной.
В машине Добродеев продолжал болтать, в основном о себе.
И только когда подъезжали к дому Екатерины, спросил о том, что не давало ему покоя:
— А зачем Сашке охрана? Ему что, угрожают? Так, может, и смерть Леночки…
— А вы ее хорошо знали?
— Знал ли Добродеев Леночку? Боже мой, конечно, с младых ногтей! Нянчил, можно сказать. Прелесть что за ребенок она была! Милая, ласковая, добрая. Она и потом такая же была, совсем не изменилась. А знаете, я, пожалуй, был ее единственным другом, Сашка — сухарь, он и дома-то не бывал. У Алины тоже дела были, а Леночка все одна и одна.
— А вы и Алину знали?
— Мы все друг друга знали и все друг о друге. Мы же все учились в одном классе: Сашка, Алина, Володька Галкин — будущий муж Алины — и я, ваш покорный слуга, Алексей Добродеев! А Леночка — четырьмя классами младше. Как сейчас помню, уроки у нее заканчивались раньше, так она всегда сестру ожидала. Сидит под нашим десятым «Б» и сказки читает. Их мать умерла, когда Леночке было лет пять, кажется. Алина ей за мать была. Отец так и не женился. Алина бы этого не потерпела — ну как же! Изменить памяти мамы! Просто удивительно, в одной семье — и две такие разные девочки. Леночка-лапочка и черная пантера Алина!
— Черная пантера? Почему?
— Была такая террористическая организация в Штатах в шестидесятых-семидесятых — «Черные пантеры». Я, конечно, понимаю, aut bene, aut nihil[5] и все такое, но Алина вполне могла бы стать их лидером. Жесткая, не терпящая возражений, непрощающая и незабывающая! — Он на секунду замолчал, глаза его прищурились, словно он пытался рассмотреть далеко в памяти нечто, оставившее след, непроходящее и до сих причиняющее боль. Лицо его, утратив преувеличенно-радостное, скоморошеское выражение, стало печальным и постарело на глазах. — Вот это и было самым неприятным в ней — неумение прощать и неумение забывать. — Он поежился. — Она готова была преследовать человека всю жизнь… за что угодно, за любой проступок, легкомыслие, детскую шалость, всеми давно забытые, быть постоянной угрозой его благополучию, карьере, семье, если у него была семья. Судья и палач в одном лице! Да еще в таком хорошеньком! И ведь нельзя сказать, что стерва, нет, у нее это называлось принципами! Моралью! Как всякий террорист, она видела себя борцом за идею.
Он снова замолчал, и некоторое время они ехали молча. Ему, видимо, было неловко за свой порыв. Екатерину поразила искренность и сильное чувство, звучавшие в его голосе. Она молчала, не зная, что сказать, испытывая неловкость, словно подсмотрела что-то неприличное. Во второй раз за сегодняшний вечер.
— Однако Добродеев разговорился! — бодро начал Алексей через несколько минут. — Вот что значит присутствие хорошенькой женщины!
«Слабый пол эти мужики! — подумала Екатерина. — Вот и Леонид Максимович так же реагирует на присутствие хорошенькой женщины — прекрасное оправдание болтливости!»
— Дела давно минувших дней! Да, страшная смерть. — Он вздохнул, и вздох его был данью приличиям: говоря о смерти — понижай голос и вздыхай. — А знаете, — в его голосе вновь зазвучали знакомые хвастливые нотки, — я ведь мог увести ее! Да, да, она меня очень любила! Как друга, разумеется, — поспешил он добавить, — хотя, знаете, иногда словно искра проскакивала между нами… вы же всегда это чувствуете… О такой женщине можно было только мечтать! Женщина-ребенок, нежный, беззащитный, беспомощный… Если бы Сашка не был моим другом… — Он оборвал себя на полуслове и теперь уже молчал до самого дома. Словно угас.
Вяло попытался напроситься на чай, но не настаивал, когда Екатерина сказала, что едва держится на ногах. Правда, потребовал номер телефона и пообещал непременно позвонить — «синие чулки» с руками оторвут материал о женщине-детективе.
Екатерина не стала объяснять, что она не детектив. Добродеев все равно напишет то, что захочет, ничем не ограничивая полет фантазии и меньше всего беспокоясь за достоверность изложенного.
