Сильвия Аваллоне - Стальное лето

Мир принадлежит красивым людям. Она поняла это, когда у нее выросла грудь и появилось море бесстыжего обаяния. Все ровесники были у ее ног, но… Вот это «но» и не давало ей покоя. В конце концов она пришла к выводу, что лучше уж причинить кому-нибудь боль, хотя бы в мыслях, чтобы зло не прилепилось к ней самой. Доната вообще не должна была появляться на свет.

Поэтому, едва завидев, как Нино поставил свой пышущий жаром скутер в тень под столбами, присел на корточки и извлек из ящика с инструментами английский ключ, Анна немедленно попрощалась с Донатой, не удостоив Лизу даже кивком головы, и бросилась к ослепительному шестнадцатилетнему блондину.

«Была бы у тебя такая сестра, ты бы нос не задирала», — подумала Лиза, направляя коляску с Донатой к дому. Краем глаза она увидела, как Анна бросилась на шею Нино.

Лиза подолгу разглядывала себя в зеркале, закрывшись в ванной. Каждый новый прыщ на лбу заставлял ее сердце сжиматься. В очередной раз убеждаясь в том, что живот, бедра и ляжки не собираются уменьшаться в размерах, она свирепела. Лиза чувствовала себя уродиной. И она действительно была некрасива — с остреньким мышиным личиком, на котором загибался к губе огромный нос, и тонкими, редкими бесцветными волосами.

Но потом Лиза вспоминала о сестре, отводила глаза от зеркала, и ее начинали мучить угрызения совести.

Сейчас Лиза катила коляску по двору и исходила ненавистью. Нет, не по отношению к сестре — она ненавидела болезнь Донаты. При мысли, что через пару лет Доната умрет, Лиза заходилась от несправедливости. Почему Доната? И что в этом может понимать Анна? Да эта смазливая штучка ни черта не знает, что такое настоящая боль!

Лизе хотелось наброситься на мир с кулаками. Было непросто толкать инвалидную коляску, то есть быть частью этого недуга, перед такими потаскушками, как Анна и Франческа, которые развлекались с парнями и даже — она видела это — разрешали себя целовать.

Шлюхи! Лиза кусала губы, сдерживая ярость. Долбаные потаскухи: как только у них месячные, так конец света наступает, будто с другими такого не случается! А Джессика, Мария, Соня эта, ну идиотка, — то члены, то минеты! Лиза понятия не имела, что это за минеты такие, о которых девицы все время говорили.

Точно она знала только одно: несправедливо, что в мире у кого-то есть все, а других — ничего. Совсем ничего.

Лиза еще раз взглянула на Нино и Анну, возившихся с мопедом. Они хохотали так, как сама она никогда в жизни еще не смеялась.

Отвернувшись, Лиза поспешно вошла в подъезд дома номер восемь, того самого, из окон которого прекрасно просматривалась ванная Анны.

В приемной клиники молча, не глядя друг на друга, сидели отец и дочь. В неоновом свете ламп их лица казались ледяными, помертвевшими.

Энрико настоял на своем и сам повел Франческу к врачу. Он не стал слушать никаких возражений: если бы с дочерью пошла Роза, она бы уж точно что-нибудь брякнула. А лишних слов говорить не следовало. Нужно все объяснить кратко и убедительно.

Глаза Франчески были пусты. Она неотрывно смотрела в одну точку и правой рукой придерживала бинт, намотанный на левое запястье. Повязка мало-помалу пропитывалась кровью.

Энрико осознанно повел дочь в клинику, а не в травмопункт. В травмопункте им бы могли задать ненужные вопросы.

Прошел час, перед ними было еще человек семь или восемь, но ни Энрико, ни Франческа не проявляли беспокойства. Казалось, что им вообще нет дела до происходящего.

«Доктора Сатта я прекрасно знаю. Он не будет вмешиваться, не полезет, куда не просят, — просто сделает свое дело». Примерно такие мысли роились в голове Энрико. Важно было не упустить из виду главное: дезинфекция, швы, бинт. И Франческа не должна снимать майку. Нечего ее осматривать.

Дверь кабинета распахнулась, и оттуда вышел старик в солнечных очках. Под руку его держала хрупкая блондинкой с отчетливым славянским акцентом. Старикашка улыбался. Казалось, он демонстрирует спутницу другим старикам, сидевшим в приемной.

— А разве он не был женат? — пробормотал один из них.

Как только старикашка исчез из поля зрения, посетители клиники оживились.

— Его супруга года два как умерла.

— Ах, вот оно что…

Кое-кто даже поднялся на ноги, один из стариков отложил «Тирренскую газету» и вздохнул:

— Эх, тут, в Пьомбино, такие блондинки не родятся.

— Если б не жена, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — сказал другой, хватаясь за яйца, — я бы такую блондиночку себе завел!

Отец и дочь не шевелились, предпочитая изучать носки собственных ботинок.

— Это точно! Итальянку надо и на ужин сводить, и в кино, а домой она потом к тебе черта с два пойдет… и носки грязные стирать не станет.

— Русские-то пьют, конечно, и порядочно!

— Зато у них задницы упругие.

— И мозги они не парят.

— И за ночь два, а то и три раза дадут. Это которые украинки.

Энрико не слушал. Он судорожно повторял в уме три фразы, которые должен был сказать доктору, выстраивал, репетировал, оттачивал их до умопомрачения. Стариков слушала Франческа. Она таращилась в пустоту, но глупые фразы лезли в уши. При мысли о том, что кто-то из старикашек в грязных рубашках с пятнами пота под мышками может залезть на девушку, сбежавшую от нищеты, она испытывала рвотные позывы.

— Да, русские очень даже ничего. В Пьомбино их пруд пруди.

Когда Франческа вошла в клинику, все на нее уставились, но потом появился отец, и старики тут же отвели глаза.

— Но для этого денег сколько нужно! Одной пенсии не хватит. За нее же надо платить, драгоценности ей покупать, шмотки, обувь…

— Ладно, надеюсь, моя жена еще поживет.

Франческа была как в вакууме. Она взяла со столика старый номер «Новеллы 2000» и стала рассеянно листать, иногда всматриваясь в глянцевые фото: шоу-герлс из Форментере, полуголые девицы в шикарных клубах Милана, знаменитости на фоне сверкающих витрин Нью-Йорка…

А вот она не может сбежать. Из-за него — он везде ее найдет. Только в восемнадцать лет… Когда ей исполнится восемнадцать, она примет участие в конкурсе «Мисс талия», там ее, возможно, заметят, и она уедет. Вместе с Анной. А сейчас? Она даже мечтать не могла — не было сил. Желание было только одно: чтобы сдох ее отец. И чтобы сдохли все эти вонючие стариканы, рассчитывющие, что молодая украинская или русская женщина будет выносить за ними горшки.

Франческа была уверена, что никогда не выйдет замуж. Мужчины ей отвратительны. Именно эта мысль вполне четко сформировалась у нее в голове: мужчины ей отвратительны, никто из них никогда в жизни к ней не прикоснется. Однажды она уедет прочь вместе с Анной. Вдвоем, вместе навсегда.