Три года - Лили Сен-Жермен

Дорнан смотрит на свои туфли, темные кожаные туфли, подходящие для похорон. Я представляю, как он забивает меня ими до смерти. Это то, что он, вероятно, сделает с большим удовольствием.

Он игнорирует меня, пока я смотрю на него, кажется, видя самое человечное выражением лица, которое когда-либо у него было. Маска спадает, слишком много смерти и разрушений проникает во все аспекты его существования. Впервые я вижу, чтобы он выглядел уязвимым. Конечно, после похорон Чада у него был такой момент, но не такой яркий. Он — это он, а я — это я, и мы вместе заперты в этом аду, пока один из нас не выиграет или не умрет.

Он возится с флаконами с лекарствами, а я смотрю, не в силах отвести взгляд.

Итак, у дьявола есть сердце. Это лучше или хуже?

— Расскажи мне, — хрипло говорит он, снова втыкая иглу в один из флаконов. — Скажи мне, мои мальчики знали, что это ты, прежде чем ты их убила?

Холодок пробежал по моей коже, когда я вспомнила выражение потрясенного узнавания в глазах Чада, в то время как его сердце сжалось в груди.

— Да, — говорю я хрипло.

Он снова садится передо мной, хрупкий голый каркас кровати скрипит под его весом. Смотрит на меня из-под ресниц, играя с полным шприцом в руках. Это вдвое больше, чем он дал мне в первый раз.

— Скажи мне, — требует он. — Расскажи мне, как это было.

Я почти смеюсь, но останавливаю себя. Он хочет знать, каково это было? Смотреть, как свет гаснет в глазах Чада? В глазах Макси? Услышать взрыв, пронзивший воздух, и знать, что я убила еще больше их? Или, может быть, он хочет, чтобы я рассказала о том дне, когда он забрал меня из моего дома, моего безопасного места? Возможно, он хотел бы услышать, что я чувствовала, когда его демонические отродья удерживали меня и по очереди трахали до полусмерти. Пока они заставляли Джейса смотреть. Каково было осознавать, что я не уйду оттуда живой. Как я плакала, когда поняла, что умру под ногами человека, которого называла семьей, человека, который должен был защищать меня от зла в мире, а не отдавать меня ему. Каково было знать, что мой отец погиб от его рук?

Однако меня не волнует, о чем он спрашивает, потому что мой ответ останется прежним. Я не даю ему ни грамма своих воспоминаний, чтобы он мог с удовольствием насладиться моей грустью. У меня все еще есть немного силы, несмотря на то, что физически я бессильна.

Нет. Я ему абсолютно ничего не дам.

Я сжимаю челюсти.

— Нет.

Он мрачно улыбается, и впервые я вижу боль и печаль под злобой на его лице. Он протягивает руку и снова сжимает мою руку, моя вена напрягается, игла скользит внутрь с острым уколом. Тепло наполняет меня, и моя голова откидывается назад. Слишком.

Я чувствую, как мое сердце начинает колотиться в груди.

— Ты должна была рассказать мне, Джули, — говорит он. — Теперь ты меня разозлила. Теперь ты умрешь.

Это последнее, что я слышу. Я не могу двигаться. Не могу говорить. Не могу дышать. Господи, я не могу думать. Сколько он мне дал? Он вылил в меня целый шприц этого дерьма. Героин. Я думаю об огромных зеленых глазах моей матери, закрываю глаза и полностью расслабляюсь.

Думаю, это не самый худший день, чтобы умереть.

Глава 8

Для меня это конец. Я чувствую это. Мое сердце медленно колотится, прежде чем его биение становится едва ощутимым. А потом… ничего. Здесь тихо. Темно. Все еще.

Я спокойна.

Чувствую принятие. облегчение.

Потому что это наконец закончилось.

Потому что я наконец-то свободна.

Глава 9

Когда просыпаюсь, я не на небесах.

Я в аду.

Бл*ть.

Грубые пальцы скользят по моей ключице, и меня начинает трясти. Мне так тяжело. Даже открыть веки — нужно огромное усилие. Я плачу, и не знаю почему, но мне чертовски грустно.

Требуется мгновение, чтобы осознать, где я нахожусь. Лежу на кровати, той, что без матраса, мои руки свободно лежат вдоль тела и они не связаны. Я не понимаю, связаны ли мои лодыжки, и у меня нет сил и желания выяснить это. У меня нет сил ни на что.

— Просыпайся, просыпайся, — воркует Дорнан мне на ухо, его дыхание обжигает мою шею.

Я напрягаюсь, пытаясь отстраниться от него.

— Хорошо спала? — спрашивает он, откинувшись на стуле, к которому меня только что привязали.

Просто смотрю на него.

— Тебя не было несколько часов, — говорит он. — Ты, должно быть, голодна.

Я прищуриваюсь, задаваясь вопросом, к чему это он. Как будто его волнует мой аппетит.

— Я должен накормить тебя своим членом, — говорит он, смеясь. — Но эти зубы, м-м-м-хм. Не думаю, что я могу так рисковать. — Он барабанит пальцами по краю кровати, казалось бы, в приподнятом настроении. — Полагаю, я мог бы сломать тебе челюсть. Это удержит тебя от укуса.

Игнорирую его. Это просто слова. Если бы он собирался это сделать, он бы уже сделал это. Он просто подстрекает меня.

Пакеты на столе рядом с ним заставляют меня остановиться и вспомнить, почему я вообще здесь, с ощущением, будто я только что очнулась от смерти.

— Ты вернул меня, — бормочу я. — Я думала, что умерла.

Он улыбается, показывая ряд прямых белых зубов, которыми мог бы оторвать мою плоть от костей, если бы ему захотелось.

— Ты была мертва. Я вернул тебя обратно. — Он держит картонную упаковку с надписью «НАРКАН», и я напрягаюсь. Твою мать. Это не был ложный вызов. Он действительно убил меня и вернул к жизни. Я была мертва.

— Я говорил тебе, что ты умрешь за то, что забрала у меня моих сыновей, — шепчет он, наклоняясь ближе и покусывая мою мочку уха. — Но я никогда не говорил, что ты останешься мертвой. Это было бы слишком любезно с моей стороны.

Я тяжело сглатываю, встречаясь с ним взглядом, когда он отодвигается от меня.

Он запрокидывает голову и смеется — долгий, гулкий звук, от которого у меня сотрясается грудь и хочется кричать.

— О, Джул», — говорит он. — Теперь ты в моем мире. Знаешь, как называют человека, который может и отнять жизнь, и вернуть ее?

Я смотрю на него, гадая, что он собирается сказать. И, как всегда,