Праведник (ЛП) - Ловелл Л. П. Лорен Ловелл
— Это какое-то испытание? — спрашиваю я.
— Возьми мою руку. — Испытание или обман? Земля начинает нагреваться, и я шарю пальцами по грязи, пытаясь встать, но не могу. Я слаб. — Возьми мою руку, Сэйнт, — говорит она, на этот раз в ее голосе слышится боль.
Земля становится невыносимо горячей, и тяжесть в теле вернулась, обрушиваясь на меня, пока я физически не могу пошевелить ни одним мускулом.
— Не могу, — выдавливаю я.
— Тогда ты сгоришь, — прерывисто шепчет она. Земля трескается, и передо мной вспыхивает пламя. Воздух пронзает мои легкие, прежде чем я оказываюсь поглощен им. Сначала жар не чувствуется, но позже он вспыхивает, как чистейшая, ослепляющая агония. И каким-то образом сквозь боль я вижу Иден на том же месте с величественно расправленными крыльями.
— Тебе нужно всего лишь взять мою руку, — произносит она печальным голосом.
Затем пламя взмывает выше, скрывая ее из вида, и я остаюсь один. Горю, горю, горю.
Я резко просыпаюсь, хватая ртом воздух и обливаясь потом, мое сердце все еще колотится в панике. Тебе нужно было только взять меня за руку. Это уже второй сон. Он послал ее мне. Я чувствую такую же непоколебимую уверенность в этом, как до сих пор ощущаю жар пламени на своей коже.
Она здесь, чтобы совершить правосудие надо мной.
Глава 6
Сейнт
Выглянув из окна ресторана, я вижу, как фары проезжающих машин отражаются на мокром от дождя асфальте. Мне всегда кажется, что ночью город выглядит менее нелепо. Твердые, огромные края бетонных конструкций скрыты во мраке. В окнах офисов ярко светятся огни, переливаясь, как светлячки в ясную ночь. Это может обмануть вас, заставив думать, что это красиво.
В ресторане стоит гул от тихого хихиканья влюбленных парочек на свидании, бизнесмены важничают на деловых встречах. Столовые приборы стучат о тарелки, а стаканы звенят друг о друга. Мраморные полы уступают место антикварным французским зеркалам и произведениям искусства рубежа столетий, чтобы угодить клиентам, которые считают себя причастными к культуре. Огромные люстры бросают свет на стены и ковер, освещая ресторан, как большой бальный зал. А я вот сижу в темноте, абсолютно чужой в их сверкающем мире, и наблюдаю.
Меня окутывает восхитительный аромат еды, когда я подношу бокал с вином к губам. Моя рука дрожит — результат чрезмерного количества кофеина, и я ставлю стакан обратно на белоснежную скатерть. Отсутствие сна доводит меня до сумасшествия, и мне интересно, в какой момент потребности тела перевесят невзгоды разума.
Это была неделя нескончаемых сновидений. Я просыпаюсь от них с чувством, будто только что пробежал марафон. Один и тот же сон. Вновь и вновь. Пламя поглощает меня, и все же я никогда не беру ее за руку. У меня нет контроля над своими действиями — нет сил остановить это. Мой разум говорит, что это всего лишь сны, но моя вера… моя вера требует, чтобы я поверил. Плохие парни горят в аду.
Я на грани развязки. Я чувствую это: уязвимость, незащищенность. Мое чувство собственного достоинства скомпрометировано. Девочкой. Девушкой, которую я видел однажды. Зеленые глаза. Крылья. Пламя. Я больше не могу игнорировать ее или то, чем она является. Правда предстает передо мной ночь за ночью.
Я чувствую, как это разъедает меня: потребность видеть ее, быть рядом с ней.
Я горжусь своим постоянным контролем. Мой распорядок неизменен, так продолжалось в течение последних пяти лет. Никаких отклонений от четкого графика. Просыпаюсь, бегаю, молюсь и наказываю себя. Я прихожу в «Блё», где меня ждет французское Мерло 1993 года и стейк филе-миньон со спаржей, пюре из сладкого картофеля и соусом из меда и редьки. Затем я отправляюсь в «Салвейшен», где занимаюсь почти всеми своими делами. Я могу отправиться в другое место, если того требует бизнес, а потом иду в церковь. Возвращаюсь домой в шесть тридцать и завтракаю в семь. Сплю, и все повторяется вновь. Всегда одно и то же. До этого момента. Теперь наказания проходят в любое время суток, церковь стала моим пристанищем вдали от дома, а мой бизнес… мой бизнес рушится. Деньги не печатаются, а моих чистильщиков, похоже, убивают одного за другим.
Мне просто нужна… она.
И вот я делаю то, чего мне до этого момента удавалось избегать. Я пишу Джейсу, запрашивая всю имеющуюся информацию на Иден Харрис. Жду долгие минуты, и вот, наконец, я получаю ответ. Один единственный файл. Открываю его и с жадностью изучаю.
Иден Ребел Харрис. Двадцать один год.
Отец: Дональд Харрис, мертв.
Мать: Айрис Харрис, мертва.
Брат: Отто Уолтер Харрис, местонахождение уточняется.
Адрес: 503 Норв Тауэр, Рассел-роуд, Пекхэм
Изучает право в Королевском колледже. На полной стипендии. Четыре года назад получила законную опеку над своим братом. Работает в ночном клубе «Элизиум» с четверга по воскресенье.
Читая, я впитывал каждую мельчайшую деталь о ней. Ни друзей, ни семьи. Аномалия.
Чудо.
***
Центр Лондона в пятничный вечер — настоящая мерзость. Я включаю радио, заполняя машину классической музыкой, чтобы заглушить какофонию, доносящуюся из баров вдоль улицы. Люди в пьяном угаре шатаются из стороны в сторону, падают на дорогу, заставляя машины останавливаться и сворачивать в сторону. Женщины поправляют свои короткие платья, рискуя сломать лодыжку на высоких каблуках. На тротуары из заведений выкатываются толпы, а люди задерживаются, сбившись в кучу и куря сигареты. Весь город превращается в помойку. Город превращается в помойку.
Я мчусь на машине сквозь поток плотного трафика, пока не оказываюсь там, где мне нужно быть. «Элизиум» находится в самом центре делового района. Сюда приезжают богатые банкиры, чтобы продемонстрировать свои деньги и поболтать с женщинами, далекими от их лиги. Очередь на вход тянется вокруг здания. Время от времени девушка, которая слишком высокого мнения о себе, попытает счастья с вышибалой, только для того чтобы быть позорно отвергнутой, как собака с поджатым хвостом. Я подхожу к неприметной двери.
Вышибала кладет руку мне на грудь, и я опускаю взгляд на этот возмутительный жест.
— Предлагаю убрать руку по-хорошему.
— Вернитесь в очередь, — ворчит он, как неандерталец, которым и является.
— Ты знаешь, кто я?
Он смеется.
— Мне плевать.
Мое терпение заканчивается, и я хватаю его за лацкан дешевой куртки, притягивая ближе.
— Я — Сейнт Кингсли. Моя семья платит тебе зарплату. Так что в сторону!
Я вижу, как крошечные шестеренки в его мозгах начинают работать с невероятной скоростью в попытках понять, не лгу ли я. На самом деле я не плачу ему. Но, с другой стороны, любой клуб, гостиница или ресторан в этом городе принадлежат Кингсли. Мне не особо нравится большая часть моей семьи, но никто не поспорит, что мы — настоящая правящая монархия Лондона.
Думаю, он пришел к выводу, что разборки того не стоят, или, возможно, мой брат Джудас, чей внешний вид идентичен моему, владеет этим клубом. Мужчина отступает, позволяя мне пройти. Внутри клуб такой же, как и любой другой — полный потных, пьяных людей. Девушки покачивают бедрами в минимальном количестве одежды, и их разум настолько затуманен алкоголем, что они не смогли бы принять правильное решение, даже если бы попытались. А рядом с ними кружат мужчины, которым настолько не хватает гордости, что они способны только на то, чтобы воспользоваться женщиной в ослабленном состоянии. Омерзительно, но, тем не менее, само общество порождает такое поведение. Некоторые из этих девушек проснутся завтра утро голыми рядом с мужчиной, которого они не помнят. Они просто оденутся и уйдут, ни о чем не думая, потому что так устроен этот мир. Это болезнь.
Музыка пульсирует, и перед моим взором вспыхивают огни, временно ослепляя меня. Запах дыма и спиртного образует приторную дымку. Это место отталкивает меня во всех отношениях, и я готов развернуться и уйти, а затем замечаю ее, как божественное явление сквозь толпу. На ней топ, который ниспадает до декольте и обнажает живот. Длинные золотистые волосы падают ей на плечи, обрамляя загорелую кожу голых рук. Мужчина в баре что-то говорит ей, и она улыбается, хоть и выглядит это фальшиво. Но, несомненно, она это делает, потому что печаль в этих стенах неприемлема. Она заставляет людей чувствовать себя некомфортно, словно любое отсутствие радости мгновенно крадет их собственное. Я вижу ее. Сквозь эту маску вежливого счастья, которую она так хорошо изображает, просачивается горе.
