Безжалостные обещания - М. Джеймс
Я больше не могу выносить эту боль.
***
В следующий раз, когда я открываю глаза, я вижу яркий флуоресцентный свет над головой. Я все еще чувствую себя так, словно парю, но на этот раз я в какой-то эйфории. Боли больше нет. Все это смыто, и мое тело чувствует легкость. Отсутствие этой боли само по себе является своего рода удовольствием, и я пытаюсь протянуть руку, чтобы дотронуться до своего живота, задаваясь вопросом, там ли еще мой ребенок. Выжил ли он? Но я не могу пошевелиться. Мои руки не двигаются, я снова связана, и я чувствую, как бьюсь, сопротивляюсь, мне хочется кричать.
Слышны голоса. Я чувствую руки, укол иголкой, но на этот раз он не причиняет боли. Просто больше покоя. Сна. Больше отдыха. Неужели я мертва? Неужели это рай?
***
Но я не умерла. Я осознаю это, когда просыпаюсь снова, на этот раз с большей ясностью. Все еще есть флуоресцентные лампы и ощущение эйфорической безболезненности. Когда я открываю глаза, какими бы сухими и липкими они ни были, я медленно начинаю осознавать окружающее.
Я нахожусь в больничной палате, подключенная к аппаратам, и мои запястья прикреплены к краю кровати мягкими манжетами. Раздается непрерывный звуковой сигнал, и я облизываю губы, отчаянно желая глотнуть воды. Я уже собираюсь дотянуться до кнопки вызова медсестры, когда дверь открывается, и входит невысокая темноволосая женщина в мятом медицинском халате, у нее слегка подведены глаза.
— Миссис. Романо. Я рада, что вы проснулись. — В ее голосе слышится ощутимое облегчение, и мне интересно, что произошло с тех пор, как я потеряла сознание в конспиративной квартире, что заставляет ее смотреть на меня с этой странной смесью сочувствия и беспокойства. — Позвольте мне просто развязать ваши запястья.
— Почему они вообще связанны? — Хриплю я. — Можно мне немного воды, пожалуйста?
— Конечно. — Медсестра расстегивает наручники, и я освобождаю запястья, растирая их, хотя сами наручники не натирают их. Они были мягкими и с хорошей подкладкой, но моя кожа все еще чувствуется раздраженной из-за веревок, которыми Росси и его люди связали меня. — Вот, пожалуйста, миссис Романо. Она протягивает мне чашку, и первое прикосновение прохладной воды к моим потрескавшимся губам ощущается лучше, чем самый лучший секс, который у меня когда-либо был.
Ну, может быть, не так уж и хорошо. Но почти.
Мне приходится заставлять себя не проглатывать ее слишком быстро. У меня пересохло в горле, и я хочу проглотить все это сразу, но вместо этого я пью медленными, размеренными глотками, которые кажутся пыткой, даже теперь, когда я знаю, что такое пытка на самом деле. Воспоминание об огне в моих венах заставляет меня содрогнуться, и медсестра смотрит на меня с тем же озабоченным выражением в глазах.
— Зачем наручники? — Спрашиваю я снова, когда мой рот перестает быть липким и сухим.
— Вы слишком сильно метались, когда ваш муж принес вас сюда, царапая себе руки, сходя с ума от боли. Нам пришлось связать вас, чтобы вы не содрали с себя кожу. — Медсестра с трудом сглатывает. — Мне жаль, что это случилось с вами, миссис Романо. Если вы хотите с кем-нибудь поговорить…
— Нет, все в порядке, — быстро говорю я. Я понятия не имею, какой будет реакция Луки на все это, но я не думаю, что еженедельные походы в кабинет психотерапевта будут в моем будущем. Может быть, если бы я смогла найти кого-нибудь для звонков дома…
Он никогда не позволит мне уйти после этого. Я испытываю облегчение, узнав, что наручники были делом рук больницы, потому что на мгновение я подумала, что Лука сделал это сам или приказал им, чтобы я не проснулась и не убежала. Мне это даже в голову не пришло, когда я только проснулась, но теперь я задаюсь вопросом, есть ли шанс между уходом медсестры и приходом Луки, чтобы сбежать?
— Как долго я спала?
— Несколько дней, — говорит медсестра. — Ваш муж едва выписался из больницы. Он выглядел как одержимый. Он был так зол. — Она хмурится. — Нам пришлось позволить ему принять душ здесь, он отказался отходить от вас в первую ночь, чтобы привести себя в порядок, и он был… — она замолкает, как будто не уверена, что еще сказать. — Весь в крови.
Я вышла замуж за чертова дьявола. Я думаю о брызгах на его рубашке и руках, когда он вернулся домой той ночью, о чьей-то чужой крови, о ком-то, кто кричал, умолял и корчился так же, как я. Лука сказал бы, что они это заслужили, но Росси сказал бы то же самое обо мне. Должно быть, он уже мертв, думаю я, слегка дрожа. У меня осталось смутное воспоминание о том, как Лео упал с глухим стуком, когда Лука выстрелил в него, о моем крике протеста, потому что он был единственным, кто проявил ко мне хоть какую-то доброту. Больше я почти ничего не помню, и даже то, что я думала, могло быть сном, галлюцинацией спасения.
Моя рука, не задумываясь, тянется к моему все еще плоскому животу, и холодный прилив страха пробегает по моему позвоночнику.
— Мой ребенок… — это выходит шепотом, но медсестра все равно слышит меня. Я смотрю на нее широко раскрытыми испуганными глазами, не уверенная, хочу ли задавать следующий вопрос.
Как только она ответит на него, она никогда не сможет взять свои слова обратно. Маленький секрет, который я хранила, то, ради чего я была готова рисковать своей жизнью, ребенок, которого я представляла в своей голове, обещала любить и защищать, исчезнет навсегда, как только она подтвердит это. Мне жаль. Сколько раз я думала об этом, когда корчилась в той постели, сжигаемая изнутри этим наркотиком? Я пыталась спасти своего ребенка, но все равно потерпела неудачу. И теперь гнев Луки будет яростным, я уверена.
Раньше я боялась своего мужа, но теперь мне страшно его видеть.
— С вашим ребенком все в порядке. Мы подтвердили беременность, пока лечили вас от лекарств, содержащихся в вашем организме. Вам очень повезло, миссис Романо. Врачу пришлось пару раз сделать сканирование, чтобы быть уверенным. Он не был уверен, как такому маленькому плоду
