Рокко - Сара Кастиль
— Я не знаю ни одной детской станции, но ты можешь попытаться найти то, что тебе нравится.
— Я не слушаю детскую музыку. — Она вытащила свой MP3-плеер и подняла его, чтобы он увидел. — Мне нравятся старички. Фрэнк Синатра мой любимый.
— Ты слушаешь Фрэнка Синатру? — Его руки дёрнулись на руле, заставляя машину вильнуть.
— Да, — пожала она плечами. — Меня это тоже не смущает. Его песни классные.
Он громко рассмеялся, и этот звук заставил её улыбнуться. Она хотела снова услышать его смех, увидеть, как в уголках его глаз появляются морщинки, а морщины на лбу разглаживаются от его улыбки.
— Тебе нравится Синатра?
— Может быть, немного.
— Моя мама любила его песни. — Её нижняя губа задрожала, смерть матери все ещё была свежей раной в её сердце. — Вот откуда я их всех знаю. Когда я слушаю их, я думаю о ней.
Она отвернулась к окну, чтобы он не видел её слез.
— Lamento la muerte de tu madre (*я сожалею о смерти твоей мамы, итал., прим. перев). — Он потянулся и сжал её руку. Его прикосновение облегчило боль в сердце, и она повернулась, чтобы изучить его лицо.
— Я тоже потерял свою мать. Вообще-то, обоих родителей. Когда мне было шесть. — Его слова прозвучали неестественно, как будто ему приходилось выдавливать каждое из них. — У меня не так много воспоминаний о них, но я помню, как моя мать пела в церкви. У неё был прекрасный голос. Тебе нравится петь, Грейси?
— Я люблю петь. — Её нижняя губа задрожала. — Раньше я пела со своей мамой.
— Давай посмотрим, сможем ли мы найти что-нибудь для тебя, чтобы спеть. — Он включил радио на её любимую станцию, и из динамиков зазвучали первые такты песни Фрэнка Синатры «Strangers in the Night».
— Это моя любимая песня Синатры, — сказала Грейс, смаргивая слезы.
— Моя тоже.
Как у них могло быть так много общего? Он назвал её Грейси. Совсем как мама. Ему нравилась её музыка, и он хотел услышать, как она поёт. Его любимая песня была любимой песней Грейс, и он тоже потерял свою мать.
Всего этого было слишком много. Она не плакала с того дня, как умерла мама, но этот мужчина, с его красивым лицом и прекрасным голосом, его добрыми словами и нежностью, затронул саму суть того, кем она была. Он увидел девочку, которая скучала по своей маме, и благодаря их общей страсти и опыту он увидел нечто большее.
Она чувствовала себя с ним в безопасности — в достаточной безопасности, чтобы довериться.
— Я не могу сегодня петь, — прошептала она. А потом она прислонилась к его большой сильной руке и заплакала.
Глава 3
Чувство вины загнало его в «Адское Пламя».
Это был клуб для особых гостей с особенными потребностями. Он только открылся, когда Рокко припарковал свой байк в переулке, в нескольких кварталах от Фримонт-стрит в центре Вегаса. Оглядев улицу, чтобы убедиться, что за ним не следят, он сунул свою членскую карточку в считывающее устройство рядом с чёрной стальной дверью без опознавательных знаков и спустился по истоптанной лестнице.
Рокко пришёл в секс-клуб не для того, чтобы пообщаться. Он никогда не пил в баре, не сидел в гостиной и не пользовался никаким игровым оборудованием, которое предлагалось. Он был здесь не для секса, и единственным его недостатком была такая сильная потребность в боли, что только один мужчина мог дать ему её, не причинив непоправимого вреда.
Клэй, владелец «Адского Пламени», а когда-то охотник за головами для мафии, специализировался на боли. Только его удар хлыста мог дать Рокко оцепенение, в котором он нуждался, чтобы пережить каждый день без саморазрушения. И он никогда так не нуждался в этой эмоциональной пустоте, как сегодня вечером.
О чём, чёрт возьми, он думал? Он уже почти разрушил жизнь Грейс раньше и собирался сделать это снова. Она ненавидела мафию и всё, что с ней связано. Хороший мужчина оставил бы её в покое и позволил бы ей жить новой жизнью, которую она создала для себя в Вегасе.
Но он не был хорошим человеком.
Он был эгоцентричным ублюдком, и он не мог оставаться в стороне.
Не сам по себе.
К тому времени, как он спустился в подвал, он знал, что обычного сеанса будет недостаточно. В стенах уже образовались трещины, которые сдерживали его эмоции, и воспоминания просачивались наружу, предупреждая о приближающемся приливе.
Он толкнул дверь и бросил сумку на ближайшую скамейку. Клэю удалось втиснуть его в свой плотный график субботнего вечера, и он уже проверял своё оборудование в задней части комнаты. Он знал, что лучше не пытаться втянуть Рокко в разговор. Рокко пришёл в «Адское Пламя», чтобы страдать так, как он заставлял страдать других, и сегодня вечером он пришёл искупить грех желания того, что он мог уничтожить своим прикосновением.
Сняв куртку, рубашку и обувь, он пересёк пол босиком, подняв руки к кандалам, висящим над головой. Клэй подошёл к нему сзади и застегнул крепкие стальные наручники на его запястьях.
— Наручники в порядке? Что-нибудь болит?
Рокко покачал головой и приготовился к удару хлыста, который выбил бы Грейс из его головы и вернул его в состояние оцепенения, которое было его жизнью с того последнего дня, когда он видел её в Нью-Йорке.
— Готов?
— Да.
Потрескивание флоггера (*Флоггер — плеть с несколькими гладкими хвостами, прим. перев.) эхом разнеслось по камере, и Рокко в отчаянии стиснул зубы. Клэй всегда сначала разогревал его флоггером или лёгким хлыстом, но сегодня Рокко хотел чистой, грубой и неподдельной боли.
— Найди что-нибудь посильнее.
— Я разогрею тебя, иначе повредится кожа. — Клэй ударил снова, и Рокко с шипением выдохнул.
— К чёрту разминку.
— Смирись с этим, доходяга, — беззлобно сказал Клэй. — Ты не в том положении, чтобы что-то с этим делать. Кто-то должен спасти тебя от самого себя.
— Уже слишком поздно, чёрт возьми, спасать меня.
К тому времени, как Клэй закончил разминку, тело Рокко было горячим и потным, кожа горела, как будто её лизнул огонь. Парень дал ему минуту отдышаться, а потом началась настоящая боль.
Обжигающая. Режущая. Раскаляющая добела. Отупляющая разум.
Боль.
Боль, от которой у него перехватило дыхание.
Боль, которая стёрла его воспоминания.
Боль, которая требовала его полного внимания и сметала всё со своего пути. Только на этот раз боли было недостаточно. Вместо блаженного оцепенения он погрузился в воспоминания о том, как впервые поцеловал Грейс.
