Акт бунта - Калли Харт
Сейчас люди действительно смотрят. Я надеваю очки обратно на переносицу, наклоняя голову.
— Слушайте. У меня был дерьмовый перелет. Я собираюсь забрать свои вещи и пойти к черту домой, чтобы поспать. Извините меня.
Сумки начинают ползти на ленте, появляясь из отверстия в стене, похожего на зияющий рот. Я огибаю девушек, двигаясь, чтобы встать поближе к карусели, подпрыгивая на носках, пока жду, когда появится мой большой чемодан. Конечно, это занимает чертову вечность; почти все уже убрались и ушли к тому времени, как я хватаю ручку своего чемодана и направляюсь к выходу.
Я весь липкий от пота и чертовски ненавижу это чувство. Выйдя на улицу, ловлю такси и забираюсь на заднее сиденье.
— Куда едем, парень? — спрашивает водитель с сильным бронкским акцентом.
Я потираю лоб, размышляя о возвращении в академию. Пять часов езды на такси. Четыре, если у вас есть умение топить на газ и избегать дорожных патрулей. В любом случае, я не могу сидеть так долго после того тесного, жалкого полета, который только что пережил.
— Угол 59-й и 5-й. И я дам тебе на чай сотню баксов, если доставишь меня туда меньше чем за сорок пять минут.
Таксист фыркает. Десять тридцать утра в понедельник? Нам повезет, если мы успеем в два раза дольше. Он знает, что не увидит этих денег, так зачем же из кожи вон лезть из-за испорченного дерьма, сидящего на заднем сиденье?
Мужчина ведет машину, поджав губы. Через некоторое время включает радио, переходя от станции к станции, выискивая черт знает что. В конце концов, останавливается на станции альт-рока и включает музыку, что меня вполне устраивает… пока музыка не прерывается для новостей.
«Детективы, работающие над делом об убийстве Бэнкрофт, считают, что человек, обвиняемый в убийстве шестнадцатилетней Мары Бэнкрофт, может быть ответственен за ряд других убийств в Техасе, Коннектикуте и штате Нью-Йорк, охватывающих период времени более десяти лет. Тридцативосьмилетний Уэсли Фицпатрик, бывший преподаватель английского языка в академии Вульф-Холл, элитной школе-интернате в крошечном городке Маунтин-Лейкс, штат Нью-Гэмпшир, обвиняется в жестоком нападении и убийстве одной из своих юных учениц…»
Я закрываю глаза.
Стараюсь не слушать.
Стараюсь не закипать внутри своей собственной кожи.
Мне никогда не нравился Уэсли Фицпатрик. Он был самодовольным куском дерьма, и я знал, что в нем было что-то глубоко неправильное. Я мог бы обойтись без того, чтобы его лицо не появлялось во всех новостях. Теперь, когда он претендует на статус серийного убийцы, то попадет в заголовки национальных газет. От его уродливой гребаной рожи месяцами никуда будет не деться.
Уже перевалило за полдень, когда мы добрались до места назначения. Я расплачиваюсь с парнем и беру свой чемодан из багажника, затем направляюсь ко входу в здание, построенное из сверкающего стекла и стали, которое возвышается над углом 5-й авеню и Западной 59-й улицы.
Строительство «Эксельсиор» было завершено семь лет назад и открытие прошло с большой помпой и торжеством. Архитекторы надеялись, что он будет доминировать на горизонте Нью-Йорка как одно из самых высоких зданий города, и это продолжалось почти год, но в этом городе строительство не останавливается. Прошло совсем немного времени, прежде чем роскошный жилой дом занял пятнадцатое место по высоте. Одному богу известно, как обстоят дела в наши дни. На самом деле для меня это не имеет значения. Мне насрать. Моей матери принадлежит просторный пентхаус, и с этой точки зрения я бы сказал, что здание достаточно высокое, большое спасибо. Я имею в виду, какой родитель покупает квартиру в пентхаусе в высотном здании, когда их сын смертельно боится высоты? Мередит Дэвис, вот кто.
Чтобы добраться с первого этажа до пентхауса, требуется двадцать три секунды. Обычно я их считаю. Но не сегодня. Фыркаю, чувствуя себя неловко, слишком измотанный, чтобы делать что-то еще, кроме как переждать поездку. В конце концов, кабина со свистом останавливается, и у меня сразу закладывает уши, когда двери открываются, и появляется до смешного показное фойе моей матери.
Высокие потолки. Паркетный пол. Повсюду зеркала. Стены обрамлены работами некоторых из самых известных современных художников Америки. Сухоцветы и мягкая, белоснежная, женственная мебель. Этот пентхаус является точным отражением того, кто такая Мередит как личность — стильная, утонченная, непринужденная, состоятельная. Все, чем не являюсь я.
У Мередит начинается крапивница, если я осмеливаюсь сесть на один из ее драгоценных белых диванов. Чаще всего она просто выгоняет меня из гостиной. Думаю, что она так и не смогла по-настоящему смириться с несправедливостью моего пола. Врачи сказали ей, что я девочка, когда она пошла на гендерное сканирование. Представьте себе ее разочарование, когда вышел я с пенисом. Она предполагает, что будучи мальчиком я выделяю грязь из своих пор. Независимо от того, как недавно я принимал душ, она убеждена, что ее драгоценные белые диваны небезопасны рядом со мной. Ирония судьбы — кресло, на которое, черт возьми, даже нельзя сесть людям.
Я готовлюсь к знакомому запаху этого места, к тонкому абрикосовому оттенку — запаху дорогого маминого крема для рук, — который обычно витает в воздухе. Только… здесь совсем не пахнет. Я выхожу в коридор и смотрю в обе стороны, в сторону главной гостиной и дальше по длинному коридору, который ведет к спальням.
Ничего. Никаких чистящих средств. Никаких духов. Теплый, животный запах полированной кожи, который раньше доминировал в пентхаусе, исчез после смерти моего отца, и Мередит выбросила его древний портфель в мусоропровод, но ее запах… ее запах всегда был здесь.
Она действительно не была дома уже несколько недель.
— Просто принимайся за дело, придурок, — рычу я себе под нос. — Чем скорее закончишь, тем скорее сможешь лечь спать.
Я оставляю свой багаж у лифта и отваживаюсь подойти к панели выключателей на стене рядом с входом в кухню, где расположены регуляторы температуры/освещения/аудиосистемы пентхауса. Нажимаю несколько кнопок, и жалюзи на каждом из огромных окон от пола до потолка жужжат, раскрываясь, как паруса, пока культовый вид на небоскребы Нью-Йорка не исчезает.
Спасибо, черт возьми, за это. Тугой комок напряжения в центре моей груди ослабевает.
На кухонном островке лежит стопка почты. Ваза на любимом мамином столике пуста. Несколько высохших лепестков лежат на гладкой поверхности дерева манго, рассказывая очень отчетливую историю — в вазе были цветы, но моя мать ушла и не вернулась. Цветы сгнили. Экономка,
