Фулл сайз. Только не в меня - Инга Максимовская

– Доказательством чего? – в голове мутится, как после недельного загула.

– Влюби в себя дуру за неделю. И еще. Все это время она должна жить в твоем доме, не знаю как ты заманишь курицу. Можешь вырубить, украсть. Запугать – возможности безграничны, ни в чем себе не отказывай. Федюнчик, вон, не смог заманить красавицу. Хватило трех дней, чтобы он задрал лапки вверх.

– Это дурацкое пари, Борь. Бабы вешаются на меня гроздьями. Их любовь огромна и бесконечна. А еще она безусловна. Потому, что это чувство не ко мне, а к деньгам и положению, которые я могу им дать. – Мне становится смешно до одури. – Ты ведь проиграешь. Я готов. Выбирай жертву.

– Вон та, толстая. С глазами больной собачки. Более некрасивых чем эта, тут нет, – ухмыляется Борька, указывая глазами через дымно-мутное стекло на столик в глубине зала, над которым тут же вспыхивает тусклая лампочка. Кабинет зоны Борьки сделан так, что мы можем наблюдать за тем, что творится в зале, а посетители за нами нет. – Если через семь дней страшилище бросится за тобой в огонь, считай ты выиграл. Отказаться можешь в любой момент. Но Алмаз мой в этом случае. Рукопожатия достаточно, конечно, я тебе верю, но есть еще запись камер наблюдения.

Надо наверное пересмотреть мое мировоззрение. Таких друзей за хобот да в Третьяковку. Думаю, что звание моего близкого приятеля Боря лишится сразу, как только безумие войдет в завершающую стадию. И чертову незнакомую бабу мне даже жаль.

Пропускаю последние слова Бориса мимо ушей, потому что не могу даже дышать, глядя на женщину, указанную старым другом. Федор тоже не сводит глаз с закланной овцы, и его бледность кажется мне пугающей.

– Только не она, – шепчет доктор. – Ты специально? Ты больной ублюдок. Не может бомба попасть два раза в одну воронку.

– Вы знакомы? – спрашиваю я, борясь с тошнотой. Кажется, что я участвую в постановке театра абсурда.

– Нет, нет, – шепчет Федька. Врет. Все подстроено, и эта толстая не случайно сегодня оказалась возле моего офиса. Надо же, решили меня развести. Я же вижу, как смотрит на дурнушку мой кум.

Повеселился, мать их.

– Да пошел ты, – рычу злобно, чувствуя себя шакалом унюхавшим кровь и страх и резко встаю с мягкого кресла. – Баба влюбится в меня. Готовь полотно. И если я узнаю, что вы меня решили развести, Боря, не посмотрю, что мы друзья. Ты понял?

Злость бурлит и клокочет, когда я выхожу в воняющий ароматизаторами общий зал. Чертова баба сидит ко мне спиной, вся изогнувшись буквой зю. Что ж, начинаем игру, детка.

Мне кажется, что если я обернусь на голос и посмотрю на говорящего, то превращусь в каменную статую. Жертва Медуза Горгона. Смешно. В теле звенит каждый нерв, каждая мышца. А еще чертово эластичное кружево на моей ляжке предательски скручивается бубликом. И это означает только одно – я снова опозорюсь.

– Потанцуем? – глупо шепчу я, резко разворачиваясь. Шепчу куда-то в широкую грудь, обтянутую прекрасной белой тканью, боясь поднять глаза выше, чтобы не встречаться взглядом с насмешливыми ружейными дулами.

– Я только пою, Супергероиха, – мурлычет этот огромный кот, глуша все посторонние звуки вокруг. – И, кстати, обычно чулки с женщин в моем присутствии падают быстрее. Ты выбиваешься из графика.

– Хам, – наконец-то сбрасываю с себя первое оцепенение. Он ловит мою руку возле своей щеки, когда я уже зажмуриваюсь в предвкушении звонкого шлепка.

– Терпеть не могу, когда меня колотят по физиономии, – хрипит он, склонившись ко мне настолько близко, что я чувствую горячее дыхание. Проклятый чулок болтается уже где-то на щиколотке. И где мои подружки, интересно? Почему не спешат спасти меня? Я вдруг осознаю, что мы двигаемся в унисон с Ярцевым, танцуя какой-то странный, хаотичный танец.

– Придется вам смириться. Потому что когда вы наконец меня отпустите, я повторю попытку.

– Как тебя зовут, Супергероиха? – пропустив мимо ушей угрозу, этот нестерпимый мужлан вдруг склоняется к моей ноге. И я чувствую, как щеки заливает огонь. Его пальцы гладят кожу через тонкий капрон, пока мерзавец натягивает чулок, все выше и выше и выше. Черт. В голове звучит песня про полет наших птиц и про то, что сказка часто становится былью. Нервно хихикнув я дергаюсь, делаю маленький шаг назад, пытаясь выпутаться из чар.

– Ооооо, – стонет где-то в пространстве одна из подруженек. Боже, Мойва, спасибо. Стряхиваю остатки странного гипноза.

– Что вы себе позволяете? – еще один рывок и я свободна: от рук, от чар, от глаз этого чертяки.

– Я задал вопрос, – он больше не смеется, и сузившиеся глаза прожигают меня отнюдь не добрым взглядом. – Как тебя зовут? И какого хрена ты шляешься по забегаловкам, вместо того, чтобы лечить свой чертов толстый зад?

– А кто ты такой, чтобы задавать мне эти вопросы? – от такой наглости у меня наконец прорезается голос, и я слышу за спиной одобрительную поддержку подруг, выражающуюся в перешептываниях и похрюкиваниях.

– Правильно, Верка, – Мама-Коза наконец прерывает повисшее в воздухе, трещащее напряжение. – Я бы ему за толстый зад еще наподдала.

– Вера, значит, – кривая ухмылка расцветает на лице, покрытом темной щетиной. Слова моей подруги уходят в молоко. Его совсем не задевая. – А я Макар.

Он приближается резко, и как тюк с мукой, нагло перекидывает меня через плечо. Черт, а на мне же стринги. Господи, только бы платье не задралось. Стоп, о чем я думаю, пока этот проклятый захватчик под визги Вальки и Мойвы прет меня к выходу из ресторана, даже не обращая внимания на моих подруг, как на назойливых мух?

– Поставь меня на место, – рычу я в спину наглого подонка.

– Мы полицию вызовем, – слышу неуверенный голос Кэт. И судя по злому сопению Ярцева, он взбешен и сейчас очень опасен. – Верка, Вер…

– Ты нужна моей дочери, – голос Макара дрожит, и теперь похож на раскаты небесного грома. Холод улицы только усугубляет мой страх. Ярцев волочет меня под ночным небом к машине. Крупные снежинки залетают мне в рот, и дышать становится трудно. И хочется орать от ужаса. Но судорогой сведенное горло не