Радость моих серых дней (СИ) - Дибривская Екатерина Александровна

— Такая мокрая, — шепчет Тихон. — Идеально готовая.

Краснею от его взгляда. Обжигающего. Воспламеняющего. Порочного.

Тихон шею мою целует. Кожу нежную зубами прихватывает. Трёт всё внутри. И снаружи.

Нет сил сопротивляться. И я тону.

Бьюсь в его руках. Крепко держит. Ждёт, пока дрожь не остановится. Несёт и на полку сажает. Целует глубоко.

— Сейчас я приду, — говорит. — И помою тебя. Отдыхай.

— Куда ты, Тихон? — спрашиваю.

— Разденусь и сразу назад, — усмехается. — Одну тебя не оставлю.

Входит через пару минут. Обнажённый. Я краснею и глаза отвожу.

— Не надо пугаться, девочка, — шепчет Тихон. — Я хочу тебя до боли, так, что искры из глаз могут посыпаться, но, пока не станешь готова, пока не пойму этого, и пальцем тебя не коснусь.

Кривит губы в усмешке, довольный своей шуткой. И я краснею ещё больше от его не озвученных обещаний.

Будет касаться, пока полностью не овладеет.

Но с огромной плотью, что вверх гордо поднята, с венами вздутыми, багряной, гладкой, бархатной, нужно что-то делать.

О таком я тоже в книгах читала. Знаю, что вредно такое перевозбуждение.

Поднимаюсь, беру мочалку и в таз опускаю. Мылю. Руками в густую пену взбиваю. Подхожу к удивлённому Тихону.

Облизываю губы дрожащие и говорю:

— Я тебя первым помою, Тихон, — стыжусь своих слов. — Хочу тебе приятно сделать. Расслабься и получай удовольствие.

Он врезается в мои губы и жадно целует. А потом кивает. Могу начинать.

Руки трясутся, что делать, я и не знаю. Куда мне до его рук умелых!

Начинаю тереть его мочалкой со спины, с шеи, постепенно вниз спускаюсь. Дохожу до мясистых крепких бёдер и перехожу на лицевую сторону. Тру шею, грудь, живот. И откладываю мочалку в сторону.

Провожу осторожно по вздыбленной плоти руками мыльными. Такой твёрдый! Просто камень! Огромный, как скала. Горячий, как лава.

Тихон затаил дыхание. Меня боится испугать. Словно я сейчас и так не умру со страху.

Глажу ствол двумя руками. Ритм задать пытаюсь. Огромное тело мужчины дрожит под моими ладонями. Страстью объято.

— Да-а-а-а, — выдыхает мужчина. — Сожми чуть крепче, милая!

И я сжимаю. И он дёргается в моих руках. На лице — чистое блаженство. Семя струёй обжигающей льётся на мои руки.

Мужчина шумно выдыхает и прижимается лбом к моему. Заглядывает в глаза.

— Сегодня было быстро, — говорит. — Потому что я целый день на взводе от тебя. В другой раз будет медленнее.

И целует меня.

Быстро смывает с себя пену, намыливает меня, поливает чистой водой. Закутывает. Одевает. Несёт в дом.

В моей голове туман. Устала.

Стоит только голове на подушку упасть, блаженно закрываю глаза.

Чувствую на краю сознания, как Тихон ложится рядом. Прижимается к моей спине грудью гранитной. Обнимает меня и к себе притягивает, так, что я попой ощущаю его твёрдость.

— Спокойной ночи, моё сокровище, — шепчет мне на ухо.

От него исходит жар, и я засыпаю.

Глава 14

Он.

Поражённый в самое сердце, лежу и не могу глаз сомкнуть. Удивила меня девчоночка. Кошка моя ненасытная. Спит довольная. Утомлённая. И ко мне только теснее жмётся.

Тяжело вздыхаю. Плоть свинцом наливается от воспоминаний о сегодняшнем дне. О вечере нашем. О том, как легко отправить её парить на волнах оргазма. И о том, как я сам, словно мальчишка, воспарил от невинных прикосновений тонких рук.

Ухмыляюсь. Встаю и выхожу на мороз. Закуриваю. Витюша выходит ко мне.

— Долго вы умываетесь, — вздыхает и затягивается.

— Скажи ещё, что заскучал, — смеюсь.

— Нет. Но в следующий раз я первым пойду умываться.

Идёт к бане. Ворчит под нос. А я смеюсь ему вслед.

***

Просыпаюсь один в кровати. Шарю рукой по пустоте. Поднимаюсь.

Девчоночка моя с Витюшей во дворе прогуливается да с Полканом играет. Смеётся над рассказами боевого друга.

Вот тебе и защитник, что глаз обещал не спускать.

Гляжу на часы, а время к полудню приближается.

Выхожу за дверь.

— Тихон, — кричит она. — Одевайся теплее! Ты чего раздетый вышел?

Бежит ко мне. Румяная от мороза. Прекрасная.

Подхватываю её на руки и разглядываю. Налюбоваться не могу.

— Идём, я тебе чаю налью, — улыбается.

Хочу сказать, что кофе пью. Чёрный. Исключительно. Но понимаю, что действительно хочу чай. Думаю, яду предложит — и то отказаться не посмею.

— Как спалось? — спрашиваю.

— Хорошо, спасибо. — Её рука передо мной с заварничком. — Тебе, вижу, тоже хорошо спалось.

— Да, — протягиваю. — Давненько так не спал.

Улыбается. Глядит на меня. Ставит заварник. Рядом садится. Беру её руку. К губам подношу. Вдыхаю запах нежной кожи. Прохожусь поцелуями от запястья до кончиков пальцев. Такое вот утро. Доброе.

— Завтрак приготовить? — спрашивает. — Или обедать раньше сядем?

— Как тебе удобно, — отвечаю.

Она колдует у плиты, а я покурить иду. Витюша на улице мнётся.

— Ты чего здесь? — удивляюсь.

— Да непривычно, что ты теперь не один. Вроде как я — третий лишний.

— Мне и самому непривычно, — признаюсь. — Не знаю, как относиться к этому. Не понял пока. Ты вот смотришь на меня, радуешься. А я думаю: не сошёл ли с ума на старости лет? У нас почти двадцать лет разница. Она мне в дочери годится, Витюша.

— Любви все возрасты покорны, — подумав, изрекает друг. — Ты мне вот что скажи: уверен ли ты, что, кроме как в постели, она тебя привлекать будет? Ты, конечно, много лет в лесу живёшь, но… вернёшься с ней в город однажды. А дальше что?

— Она хорошей хозяйкой себя показала. Убраться, постирать, еды сготовить, печь растопить да баню разогреть — всё ей под силу. Ещё и живенькая такая, вроде смышлёная, образованная, весьма неглупая, красивая, здоровая, нетронутая, чистая, невинная, — говорю больше для себя. — Жизнь покажет. Знаешь же, что я наперёд не смотрю. Так далеко не заглядываю.

— Нетронутая? — тихо переспрашивает. — Даже тобой?

— Витюша, — пресекаю. — Не думаю, что стоит углубляться. Но, да.

— Попал ты, брат. Если тебя сейчас так к ней тянет, то потом вообще не остановишься. Или наоборот — возьмёшь своё и пресытишься быстро.

— Это меня и пугает, — соглашаюсь. — Не хочу ей жизнь испортить. Первый опыт — это на всю жизнь.

— А иногда он же и единственный, — вставляет Витюша. — Только ты определись, чего хочешь. На самом деле хочешь. Она-то, кажется, уже всё решила.

— Что ты имеешь в виду?

— Смотрит на тебя глазами влюблёнными, а ты будто и сам не замечаешь? — усмехается. — Да и ты на неё смотришь так же. Не как на объект вожделения страстного.

— Скажешь тоже! Мы знакомы-то всего ничего. Я за неё переживаю, больно хрупкая. Как кукла фарфоровая. Упадёт неловко или зацепишь случайно, разобьётся на миллионы осколков. Ну и заводит она меня не по-детски, что я не мужик? Она же ходячая конфета! А она во мне защитника видит.

— Если не секрет, откуда она взялась?

— Какой уж тут секрет, сама в руки пришла. — усмехаюсь. — В город ездил, да электричку обратно до станции отменили. Пришлось на вокзале ждать. А она вышла из ночного поезда и помощи попросила. Правда, я думал, что это пацан. Уж в зимней одежде ночью особо не рассмотришь, а одета была в мужское. Удивился я тогда, Витюша, знатно, конечно.

— Прямо-таки почти рождественское чудо, — смеётся рыжий.

— Аккурат в католическое Рождество на меня свалилась, — подхватываю я. — Может, знак. Может, судьба. Я теряюсь в догадках. И что делать с ней не знаю, и как поступить правильно. Чувствую, что проникает в самую душу. Неприятности она притягивает. И меня к ней тянет. Это и пугает. Одно знаю, Витюша, что-то изменилось во мне с её приходом. Не стать мне прежним. И хочу её, и страшно до жути.

— Дай-то Бог, что разберёшься в себе. Ты всегда был лучшим из нас. Ты счастья заслужил. Выстрадал своё. А возраст… Она — молодая и здоровая, и сына успеет тебе родить и дочку, ещё и не один раз. Да и ты мужчина видный, на тебе ещё пахать и пахать. И выглядишь моложе своих лет. Только я тебя прошу, как брат брата, прежде, чем невинность её забрать, убедись, что намерения твои серьёзны, что не от скуки лесной поиграться с ней решил.