Набросок скомканной жизни (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна
— Только деньги не отбирай, — так же тихо сказала девочка и вдруг заплакала. Не картинно, как, он думал, только и умеют плакать подростки, а по-настоящему. Даже сквозь ладошки, закрывшие лицо, было видно, что она боится потерять выручку.
Эм махнул на неё рукой. Видит бог, он даже не думал так её пугать! Всё, что он хотел, — просто отругать за недавнюю выходку и начать, наконец, пятый набросок.
— Ну ты, это… Козявка! — неуверенно позвал он Ксюшу. — Перестань реветь! Ничего я не отберу! Ну, престань!
Девочка продолжала плакать, словно не слыша его. Эм встал, потоптался на месте и заметил плюшевого мишку в углу дивана. Взял его и подсел к Ксюше:
— Эй… Смотри, кто здесь!
Она передернула плечами от щекочущих касаний игрушки, схватила медвежонка и прижала к груди. Слёзы все еще катились по опухшему от алкоголя и сна личику, и Эм тяжко вздохнул:
— Ох ты боже мой, да что же с тобой делать?
Он вышел в кухню, намочил найденное там вафельное полотенце под краном и, вернувшись, скомандовал:
— А ну, руки по швам, смирррр-но!
Ксюша оторвала ладони от щек, и Эм, придерживая другой рукой её затылок, принялся аккуратно, но энергично вытирать чёрные разводы туши на личике. Вот интересно, почему под душем косметика ихняя не смывается, а от слёз сразу течёт дорожками? Девочка терпела молча, только иногда всхлипывая, и по окончанию процедуры сказала убитым тоном:
— Извини, пожалуйста…
— Не надо, — Эм качнул головой, садясь рядом. — Ты не делай так больше, договорились?
Она кивнула, сжимая мишку судорожным объятием рук:
— Сама не знаю, почему так вышло…
— Ладно, забыли. Вот только как теперь рисовать? Глаза-то до завтра не просохнут!
— А ты не рисуй глаза, — она пожала плечами. — Рисуй мой зад.
Эм поперхнулся от такого предложения и, качая головой, пошёл приложиться к стакану. Но идея понравилась ему. Со спины Ксюша должна быть еще выразительней.
Повернувшись к ней, Эм скомандовал:
— Полотенце на пол. И сядь с ногами на диван, да не так! Задом ко мне!
Девочка повиновалась быстро и с готовностью, словно желая искупить свою вину. Эм провел руками над её затылком, не решаясь коснуться тела, потом все-таки взялся за плечи, слегка нагнул весь её корпус в сторону, любуясь напряженным изгибом позвоночника. Собрал водопад светлых волос к руке, которой Ксюша оперлась на постель, и отступил назад.
Вид, открывшийся его профессиональному взгляду, не оставил бы безучастным, наверное, ни одного мужчину. Со спины девочка казалась намного старше своего возраста. Изящная поза, словно небрежно потянувшейся кошки, заставила Эма судорожно сглотнуть слюну. Собрались, скомандовал он сам себе и взял в пальцы остро отточенный карандаш.
Эм рисовал долго, смакуя каждую деталь, каждую складочку, каждый краешек тени. Он снова включил музыку, но в этот раз не ограничился одной песней. Поставив на автоматическое проигрывание весь свой список песен, он наслаждался любимыми нотами и голосами, любимыми словами, любимыми мелодиями.
Ксюша терпеливо молчала. Эм прекрасно представлял себе, как затекло все её тело, как мурашки бегают по напряженной руке, по согнутым ногам, и мысленно подбадривал девочку. Не вслух, ну не умел он вслух.
Наконец, он закончил набросок с натуры и скомандовал:
— Всё, можешь двигаться.
Ксюша шумно вздохнула и свалилась на диван. Эм усмехнулся:
— Ты молодец! Немногие выдерживают в одной позе больше часа.
Ксюша с наслаждением потянулась всем телом и проворчала:
— Надеюсь, что мы квиты!
— Есть хочешь? — рассеянно спросил Эм, проглядывая все пять набросков на предмет поправки. Ксюша прислушалась к своему желудку и с отвращением покрутила головой:
— Неее, сегодня я ничего не хочу… Пить только.
Машинально Эм поднялся, сходил в кухню и принес ей холодной воды из-под крана.
Пока Ксюша пила, он сел в кресло и, снова впиваясь взглядом в малейшие неточности рисунков, спросил небрежно:
— Вопрос можно?
Ксюша удивленно вскинула на него ясные очи, но ответила положительно. Эм помолчал и задал свой вопрос:
— Почему ты этим занимаешься?
Она подняла брови:
— Чтоб деньги заработать!
— А папа-мама на мороженое не дают?
Ксюша, массируя затекшую ногу, спокойно ответила:
— Нетути.
Потом, видя внимательно-вопросительный взгляд Эма, пояснила:
— Папы-мамы нетути.
— А как же…
— Видел там, на вокзале, рядом со мной рыжую, высокую такую?
— Нет, — честно признался Эм.
Ксюша вздохнула:
— Ее никто не видит… Сеструха моя, Ленка.
— Семейный бизнес?
— Больная она, не зарабатывает много. А малому надо на памперсы, на еду специальную, на больницу, да на всё, блин…
Эм помотал головой:
— Ничё не понял.
Новый вздох с дивана уколол его в сердце. Ксюша терпеливо начала сначала:
— Наша мамаша померла, когда мне было три месяца. Напилась палёной водки. Ленке десять лет было, она из дома сбежала как раз. А тут её что-то обратно потянуло. Вернулась и нашла меня орущую от голода…
Эм прикрыл глаза. Глупо было думать, что Ксюша росла в благополучной нормальной семье.
— Оказались в учреждениях. Но Ленка меня никогда не бросала, даже сбегала всё время, чтобы меня навестить… А когда вышла из интерната, по совершеннолетию оформила опёку.
— А как же родственники?
— Да кому надо такую обузу! — совсем по-взрослому, рассудительно сказала Ксюша. — А бабе нас не дали, такая же алкашка, как мать была. Ну я не жалею. С Ленкой мне лучше… Но малой у неё родился инвалид. Три года ему, не говорит, не встаёт, вообще ничего не может. Поэтому надо деньги. Ну Ленка зарабатывала, а я малого смотрела. А теперь она болеет…
— Чем болеет?
— Опухоль у неё, — просто ответила Ксюша. — Умирать не хочет, малого ж сразу к дебилам отправят, а меня в интернат! Хочет до моих восемнадцати лет дожить, тогда я над малым опёку оформлю…
Теперь уже вздохнул Эм. Зря он затеял этот разговор. Не знал, и было легче. Теперь он уже не сможет укорить Ксюшу за неправильную жизнь. Она ведет войну против системы, борется за существование с младенчества.
Тьфу ты, с досадой подумал Эм. Впадаем в сентиментальность. Надо заглушить это чувство «доктором Джеком». Что он и сделал. Хватит работать. Все равно он больше не сможет держать карандаш.
Ксюша уже свернулась калачиком под лёгким одеялом и сонным голосом спросила:
— А ты?
— Что я? — не понял Эм, стаскивая джинсы.
— Ну ты рассказывай теперь… Про те рисунки с мертвыми, про песню, про всё…
— Не надо, — попросил он. — Давай спать.
— Так нечестно!
Эм выбрал тёплый плед в стопке чистого белья рядом с диваном и, завернувшись в него, лёг на безопасном расстоянии от Ксюши. Конечно, она права. Так нечестно. Но и рассказать он не может. Не надо ей его дерьма, своего до конца жизни хватит.
— Спи, козявка, — тихо сказал он. — Всё будет хорошо.
— Ты убивал? — так же сонно спросила Ксюша.
— На войне… Спи.
— Ладно, — обиженно ответила девочка, сопя. Эм почему-то улыбнулся, чувствуя, как сами собой закрываются глаза. Надо вернуться в Питер. Хоть на пару недель.
Он проснулся на рассвете. Полежал немного, не открывая глаза, но точно зная, что солнце только-только взошло. Хотел повернуться на бок, но что-то мешало, да и рука совсем затекла. Эм поморщился, разлепляя веки, и замер, кося глазом на светлые волосы, веером укрывающие его шею.
Вот засранка! Небось замерзла ночью. Ксюша спала, голова на его плече, рука на его груди, всем телом прижимаясь к нему. Слава богу, плед не сбился и не обесчестил его. Эм залюбовался ее безмятежным лицом. Надо признаться самому себе — за два дня он успел привязаться к ней, хотя и не хотел этого. Хоть какое-то разнообразие в монотонной жизни артиста…
Эм осторожно пошевелил рукой, пытаясь освободиться и не разбудить Ксюшу. Ценой невероятных усилий и пяти минут времени ему это удалось. Одевшись, он вышел в кухню и привычно взялся за турку.
