Мягкая помощница для грубияна (СИ) - Лабрус Елена

Елена Лабрус

Коротко о главном. 1. Мягкая помощница для грубияна

Не знаю, как других толстух, а лично меня мои сто двадцать килограммов устраивают.

И зелёные глаза, и ямочки на щеках, и второй подбородок, которого кстати вовсе и не видно, если под ногами мелочь не высматривать. Мне мелочь ни к чему, оклад у меня приличный. И своей фигурой я горжусь, поэтому голову всегда держу высоко. А почему бы и нет? Ведь я личная помощница не какого-то там Васи Пупкина с отдела логистики, а самого Ивана Лапковского, генерального директора «Эллис Групп».

Фамилия у него, кстати, не очень, да? Ассоциации разные вызывает, не самые приличные. Но это его проблемы. У меня фамилия красивая — Наумова, да и имя подходящее — Наталья. Наталья Наумова. Звучит? Сама знаю, что звучит.

А как звучат каблуки мои новых туфель, когда я шагаю по его приёмной — никакой ковёр не помогает. А мне нравится. Цок, цок! Цок, цок! Пусть слышит, сволочь, что я не сижу, мягкое место не просиживаю, а ношусь туда-сюда как заводная. А то заявил мне недавно: «Что-то не вижу я Наталья никакой вашей инициативы.» Не видит он! Запрётся у себя в кабинете за дубовыми дверями и не видит. Вот пусть слышит.

Раз с первого раза не понимает, что спорить со мной нельзя, а грубить и подавно.

— Я что сказал «толстая»? Или может быть «упитанная»? Где в этом объявлении написано «нужна толстуха»? — это он орёт на ЭйчАра, женщину мягкую и интеллигентную.

Открываю кабинет ногой. Нет, не со злости — в руках портфолио, рекомендации, документы, диплом. Хотя, терять мне действительно нечего.

— А где написано «худая»? — сваливаю прямо к нему на стол всё это богатство, вытаскиваю листок с вакансией, тыкаю в неё пальцем. — Ответственная, исполнительная, с опытом, с дипломом.

— Приятной внешности, — от неожиданности оправдывается он.

— Считаете меня неприятной? — улыбаюсь, демонстрируя ямочки и ровненькие зубки. — Считаете себя вправе отказывать человеку в трудоустройстве по причине личной неприязни к полноте?

— Нет у меня никакой неприязни, — и снова оправдание.

— Это наш лучший кандидат, — неожиданно поддерживает ЭйчАра.

Щёки сводит под его тяжёлым взглядом, но улыбку держу.

— Хорошо, берём. Где подписать?

Так началась моя карьера в «Элисс Групп». В шикарный зимний день я стала помощницей логиста Васи Пупкина. На самом деле его звать как-то по-другому, но кого интересует какой-то логист, если спустя год я вхожу в кабинет генерального без стука. Без стука в дверь, стук моих каблуков никто не отменял. А ведь тоже не хотел брать.

— Ни за что! Я не хочу больше видеть её резюме, — он рвёт бумагу, я слышу это из приёмной. — Наймите переводчика и дело с концом. Японский и английский, неужели нет такой специализации?

— Есть, но где найти такого, чтобы со знанием особенностей нашего бизнеса, практикой у наших конкурентов и рекомендациями ваших партнёров? — она снова протягивает лист.

Бесстыдно подглядываю в замочную скважину, оттирая в сторону его худосочную секретаршу. Куда уж ей со своим бараньим весом да на танк.

— Сколько копий резюме этой Наумовой вы сделали? — недовольно скользит по листу глазами.

— Достаточно, — уклончиво отвечает ЭйчАр. Вижу тоже поднаторела за этот год.

С победным видом вручает мне подписанный приказ.

— Зайди. Наумова, — кричит Грубиян, не включая коммутатор.

А сам читает, не отрывая глаз, и только брови ползут вверх по гладкому лбу.

— Это где ж ты так в японском напрактиковалась?

Рассказать ему как мыла посуду в японской закусочной? Или поливала кактусы в японском посольстве? Именно на сухой почве эти кактусов и взошли семена нашей закадычной дружбы с дедушкой послом. Японский язык простой, орфографический. Немного правил, немного музыкального слуха и я в инстаграм всех друзей посла.

— Я усидчивая, — скромно опускаю голову, но не глаза.

— Да уж, с таким то, — откровенно пялиться на мой зад, — послужным списком.

— Мне нужен примерный план переговоров завтра к утру. Вот здесь детали, — бросает через стол увесистую папку.

Хитрец! Думает не справлюсь.

На следующий день кладу ему на стол лист, вертикально исписанный иероглифами.

— Это что? — отбрасывает его как блохастую кошку.

— План. Ах, да, на случай если ваши партнёры предпочитают современный японский, — протягиваю иероглифы по горизонтали.

Я понятия не имею что я там понаписала. Передрала с книги какие-то танка или хокку, на случай если он и правда предъявит их японцам.

Тяну время. В его папочке пара сотен листов.

— А я, курица ты безмозглая, чему буду следовать? Какому плану?

— Плану разговаривать со мной уважительно и на пару тонов тише, носорог ты безрогий.

Он выскакивает из-за стола и подходит вплотную. Весь такой злой, нервный, на разрыв. Испепеляет взглядом. Да это на здоровье. Но если замахнётся — руку сломаю. Три старших брата и ни один без гипса меня уму разуму не научил.

— Простите, — испуганная секретарша замирает в дверях.

— Вас что стучаться не учили? Или мама в метро родила, где двери автоматические?

Грубая шутка. Грубая и с бородой. Презрительно морщусь. Злится ещё больше. Но секретарша проглатывает, протягивает приказ.

— Что это? — пробегает по диагонали.

— Корпоративная новогодняя вечеринка. Костюмированный бал.

— Да, делайте что хотите, — ставит размашистую подпись. — Я на них всё равно не хожу.

День вечеринки совпадает с днём переговоров. Не знаю за что переживаю больше. Обожаю вечеринки! Хлопушки, конфетти, серпантин. Угораздило же этих японцев передвинуть встречу так некстати. Впрочем, обо всём уже договорено.

В маленьком семейном ресторанчике за закрытыми дверями я с чистой совестью раскрыла все наши карты господину послу. Моему Грубияну и невдомёк, что никто не решает такие серьёзные вопросы в переговорных. Их решают в тесном кругу под холодное саке и суши, ещё хранящие тепло рук повара.

Мне нечего скрывать. Грубиян ведёт свой бизнес честно, налоги платит, декларации заполняет. Зарплата белая, костюмы чёрные, технологии высокие, международным стандартам соответствуют. Особенно наш логистический склад. Я отвечаю, спросите у Васи Пупкина. Японцы улыбаются, танцуют Калинку-малинку с русской девушкой, занюхивающей японскую водку рукавом. Расстаёмся друзьями.

Стучу до утра старенькой швейной машинкой, пришивая розовую органзу к покрытому опушкой лифу. Я не только на машинке, я ещё петь умею.

Красные папки подписанных договоров в кружках от фужеров шампанского. Он бросается ко мне обниматься, и как-то неловко замирает. Чувствую его взволнованное дыхание на шее.

— Прости, — отворачивается, смутившись. — Мы три года не могли уломать этих японцев.

Идёт на балкон, подставляет лицо летящему снегу. Выхожу следом. Смотрю как дрожат на его густых ресницах снежинки, как тают на горящих румянцем скулах. На розовых сухих губах превращаются в капельки воды. Их хочется слизать.

Ему тридцать. Он не красив. Он великолепен!

Пытаюсь уйти тихо, но проклятые туфли цокают как подкованные скакуны.

— Останься.

— Я не могу, сегодня вечеринка, я костюм приготовила, номер, — пячусь, боюсь, что он меня остановит.

— Тогда до встречи на вечеринке.

— Вы же не ходите, — замираю в дверях.

— Я много чего не делал до тебя.

— Ай вона би лав бай ю… — сама Мэрилин Монро не исполняла эту песню лучше.

Я сегодня в ударе. Я люблю этот мир! «Хочу я любимой быть тобой, и больше никем другим!» Я не пою, я этим живу. Я знаю, он слышит, тем хуже для него. Я вижу, он стоит там в темноте, пока здесь на сцене в ярком свете прожектора, я прижимаю к губам микрофон.

— Па-дидили-дидили-дидили-дам. Пу-буп-пи-ду!

Зал взрывается аплодисментами. И криками «Браво!» Пьяненький Вася Пупкин лезет обниматься, утирая скупую слезу.