Мой большой... Босс - Мария Зайцева

Мой большой… Босс

Мария Зайцева

Гость

— Тебе чего, козочка?

Капли воды, прозрачные-прозрачные, катятся по смуглой коже. От шеи, по ключице. И ниже, по груди, заросшей черным волосом… А потом — к животу… И ниже, к…

— Эй! Ты чего тут делаешь?

Моргаю. Майка, мать твою! Приди в себя! Вотпрямщас! В себя! Мая!

Верхняя пуговица джинсов расстегнута… И пояс мокрый… Еще бы, ведро воды ледяной с колодца. Да на себя. С размаху. Ох…

— Да черт…

Ведро отброшено в сторону, идет ко мне. Приближается. Огромный. Ой… Руки, как моя талия, наверно… Если не шире. На плечо можно сесть и еще место останется…

— Ты чего замерла?

И голос… Ой… Не пугает, нет. Завораживает. Отдается в глубине тела дрожью, сладкой-сладкой, бьет по ногам, подгибая колени…

— Тебе плохо?

Да, мне плохо. Мне плохо! В глазах темно даже, так мне плохо…

Упасть не успеваю, подхватывает. И это — тройной удар просто по мне, мелкой и глупой! Потому что к визуальному прибавляется осязательное и обонятельное!

Он горячий. Кожа после ледяной воды холодная, а сам он — горячий! И пахнет чем-то терпким, звериным. Голова кружится. Все вокруг летит, все вокруг с ума сходит. Или это я с ума схожу?

Сошла. Точно сошла.

— Да черт!

Ругается, слышу досаду в голосе, несет меня куда-то… Пусть несет. Хорошо в его руках. Сладко. Все внутри замирает от неясного предвкушения… Чего-то. Я не знаю, чего, не понимаю просто.

В старом деревенском доме пахнет пылью, сухими травами и тем непередаваемым духом деревянного дома, в котором жили из поколения в поколение, семьями. Хорошо жили, дружно.

Кладет на кровать. Осторожно отводит волосы с лица. Я ощущаю эти прикосновения ожогом, сумасшествием. Болью. Острой и нужной мне сейчас.

Открываю глаза. И не дышу. Не могу даже пошевелиться.

У него темные радужки. И черные зрачки. Так не бывает. Не бывает у людей таких темных глаз. Таких…

А он тоже смотрит. И, кажется, словно впервые видит меня. Словно совсем не ожидал, и теперь удивлен.

Тяжелые грубые пальцы, убирающие волосы с лица, останавливаются, а затем, помедлив, проходятся по щеке. Неожиданно легко и мягко. Трогают губы, послушно размыкающиеся под чужой властью.

Я завороженно слежу, как черные зрачки расширяются. Это особенно странно на совершенно не эмоциональном грубом лице.

Он опять ведет пальцем по губам, словно проверяет, насколько податливые, насколько гладкие.

Я невольно сглатываю, вспомнив, наконец-то, что надо бы и подышать.

Отслеживает движение моего горла, пальцы дергаются, словно… Словно хочет руку положить на шею! И наощупь проверить… Еще раз…

Судорожно втягиваю воздух, он возвращается к губам, потом моргает. И взгляд становится прежним. Спокойным и мрачным.

— Ты кто такая вообще? Откуда здесь?

Он не отстраняется, по-прежнему сидя боком на кровати, чуть навалившись на меня. И голая мокрая грудь совсем близко. А руки, огромные, мощные, по обе стороны от моего лица.

Еще чуть-чуть — и наклонится, укроет меня собой.

А я и пискнуть не успею. Не смогу.

Не захочу?

Облизываю губы, дышать становится совершенно нечем.

Хмурится, смотрит на губы, выдыхает.

— Ты немая?

Блин… Немая, да. И дурочка. Такая дурочка…

Киваю.

— Черт…

Он медлит чуть-чуть, словно прикидывает, что дальше делать, а потом отстраняется.

Рывком отжимается на руках, встает, оставляя после себя только ощущение тепла рядом. И твердых подушечек пальцев на губах.

Привстаю, а затем аккуратно сажусь на кровати, смущенно поправляя задравшийся сарафан.

Ловлю темный внимательный взгляд на своих ногах, замираю, глядя на него снизу вверх.

Ругается и отворачивается.

Смысл его ругательств понятен. Он в растерянности, не знает, что со мной делать.

Встаю, жестами указываю на выход. Мне кажется, что нам здесь нельзя вдвоем.

Смущает.

— Ты себя нормально чувствуешь? Идти можешь?

Киваю.

Пропускает, торопливо выбегаю из дома, нагнув голову.

Стыдно, Боже мой, стыдно как! Щеки жарит огнем, губы горят, в глазах темень!

— Мая, что ты? Куда? — это в сенях меня тетя Маня ловит, встревоженно смотрит в глаза.

Отворачиваюсь, еще больше вспыхивая. Потом шарю по карманам и протягиваю ей записку от бабушки.

— Да погодь ты, щас прочитаю! Ответа надо же? — держит она меня за локоть, но я отрицательно качаю головой и, услышав тяжелую мужскую поступь в доме, приближающуюся к нам, дергаю руку, высвобождаюсь и несусь прочь, как заполошная курица без башки.

Не в сторону деревни, нет!

Дом тети Мани стоит с самого края, на отшибе, как и положено жилью нормальной деревенской ведьмы-знахарки, а потому я бегу в сторону леса.

По узкой тропинке, прочь, прочь, прочь!

Словно гонится он за мной!

Словно сейчас поймает!

Возле ставка пусто, утро же раннее, даже рыбаков нет.

Я без сил валюсь на траву и какое-то время просто дышу, успокаивая бешеное сердце.

В горле все клокочет, и хочется кричать. И плакать. И…

Но, как всегда, ни звука.

Только тяжелое дыхание со свистом вырывается из груди.

А в голове… Сумбур полный. Кошмар.

Потому что лишь теперь приходит понимание собственного идиотского поступка.

Да, Майка, ты — дура. И это официально. Чего так повела себя? Никогда голого по пояс мужика не видела, что ли?

«Такого — не видела», — коварно пищит внутренний голос. Это забавно. Внешнего голоса нет, зато внутренний — ого-го какой разговорчивый!

Правда тут я в кои-то веки согласна с ним.

Закрываю глаза, и снова вижу мужчину. Огромного, сильного, как… Как… Как буйвол, вот! Он стоит возле колодца тети Мани и с размаху опрокидывает на себя ведро воды.

И отфыркивается довольно.