Подозреваются в любви (СИ) - Комольцева Юлия

Юлия Комольцева

Подозреваются в любви

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Было слышно, как в кране ворчит вода, уютно пофыркивал чайник, а на сковородке шипели румяные, большие куски мяса. Звякнула микроволновка.

А потом раздался стук входной двери, и в дом ворвался свежий ветер.

— Мам! Пап! Смотрите, чему я Рика научил!

Оба возбужденно подпрыгивали в прихожей — лохматый пес неизвестной породы и мальчуган лет двенадцати.

— Ну, гляньте! — нетерпеливо притопнул он ногой.

— Иди завтракать, в школу опоздаешь, — крикнула сыну Даша, не оборачиваясь от плиты.

Андрей пошире раскрыл дверь в кухню.

— Иди сюда, покажите, — позвал он.

— Остынет все! — взметнулся сердитый женский крик.

Дашка резко повернулась к мужу.

Мгновение супруги смотрели друг на друга в упор. В глазах Андрея был мягкий упрек и усталость. Взгляд Даши был полон злобы.

Спустя минуту за столом раздавалось только постукивание вилок и обиженное сопение мальчика. И вот еще — вода по-прежнему ворчала в кране.

В полдень возле его офиса на Смоленке остановилась замызганная «копейка». Вышли двое. Тот, что помоложе, бойко подскочил к входу и замер, придерживая дверь. Его пожилой спутник достал из портфеля какие-то бумаги, тщательно спрятал их во внутренний карман пиджака, отдал портфель водителю и только тогда, удовлетворенно оттирая пот со лба, двинулся к зданию.

Андрею захотелось плюнуть сверху на его безупречную лысину.

Нет, не достать.

Это они его сейчас достанут.

Или — показалось? Может, просто клиенты. Один — молодой да бойкий, холуй при барине, гора мышц, втиснутая в безликий черный костюм. Вот запарился, должно быть… Ну, и собственно барин, тот что совершенно и окончательно лыс — степенный и важный. Приехали по делу, переговоры, то-сё. Леночка им какава подаст, Славик лапшу на уши будет вешать, а он — Андрей — просто поприсутствует, посмеется над своими нелепыми подозрениями. Мысленно. Просто обхохочется. И эта злость, и эта растерянность, и эта — черт ее дери! — тоска, — взявшись за руки, убегут от беззаботного его хохота.

— Ну, конечно, это клиенты, — сказал Андрей вслух.

Кажется, подобная чушь называется аутотренингом. Только вот не ездят его клиенты на «копейках», не поддерживают отечественного, блин, производителя. Деталька незначительная, и все же… Слишком уж гармонично вписывается в общую картинку.

Андрей выбросил окурок в форточку и отошел от окна. Включил зачем-то компьютер, пощелкал мышкой. Плюхнулся в кресло со всего размаху и покрутился до тошноты.

Ждать он никогда не умел.

Он умел зарабатывать деньги. Умел подтянуться на одной руке двадцать с половиной раз. Умел брякнуть что-нибудь совершенно не к месту. Умел не замечать времени и удивляться, что настольный календарь внезапно похудел. Умел прикипать к людям — раз и навсегда.

Но ждать Андрей Борисович Комолов не умел, и потому стук в дверь застал его врасплох. Андрей резко остановил все еще вращающееся кресло и, едва не выпав из него, пробасил:

— Входи!

В дверь просунулась гладкая голова Леночки. Андрей подозревал, что волосы у его секретарши навеки погибли под тоннами геля.

Голос ее был под стать прическе — ровный да гладкий.

— Андрей Борисович, к вам посетители.

Хоть бы раз назвала она его просто Борисычем! Ей-богу, стало бы легче! Нельзя, чтобы собственная секретарша так раздражала…

— Ну, пускай, посещают, — он махнул рукой, — ни с кем меня пока не соединяй, лады?

«Лады», — улыбнулась бы любая нормальная девка на ее месте. А эта в ответ:

— Хорошо, Андрей Борисович.

Так и не вошла.

«Уволю!» — решил он, не желая думать о том, что причина его раздражения вовсе не Леночкин безупречный слог и ее прилизанные волосы.

Лысый вошел первым, улыбаясь Андрею.

— Кузьмичев, — представился он, — Павел Карпович.

«Карпович, а улыбка-то акулья», — мелькнуло в голове у Андрея.

Второй представляться не стал, замер у двери.

— Давно мечтал с вами познакомиться, Андрей Борисович, — осклабился Кузьмичев.

— Очень рад, что ваша мечта сбылась, — пробурчал Андрей, уже четко понимая, что надежды никакой не осталось.

Предчувствия его оправдались, нюх его не подвел, сам себя Андрей Комолов загнал в угол. Сам виноват.

— Ну, ну, не надо дерзить, молодой человек, — засмеялся Лысый, не стараясь даже приглушить злобу во взгляде, — можно все уладить и без этих петушиных наскоков.

Не дождавшись приглашения, Кузьмичев опустился на диван и не спросясь закурил сигарету.

Между прочим, любимый диван Андрея. Он его первым делом купил, когда в этот офис въехал. Такой домашний, уютный диванчик. Не кожаный, новомодный, а обыкновенный, обтянутый веселенькой тканью в горошек. И плевать, что выбивался из спартанского стиля кабинета. Некогда было Андрею о стиле думать. Когда голова отказывалась уже работать, такой диванчик был весьма кстати. Подлокотники мягкие, широкие — никакой подушки не надо, — ляжешь, ноги вытянешь, послушаешь секунду-другую, как радостно скрипят пружины, словно псина, дождавшаяся хозяина, — и баиньки. Сладко, ох сладко спалось Андрею на этом диванчике. А что с Дашкой они на этом диване вытворяли! И пружины уже не скрипели, — постанывали, подлаживаясь под их тела. Когда это было? И куда все делось? Накрылось медным тазом, а сверху еще и лысый боров этот сел. Припечатал.

— Вам будет удобней здесь, — указал Андрей на кресло рядом с собой, не без труда выговаривая слова, — и что, собственно, нам с вами предстоит уладить?

Лысый покладисто пересел. Помолчал, расшатывая ладонью свой широкий мясистый носище.

— Андрей Борисович, давайте без церемоний? — наконец, словно опомнившись, предложил он.

Андрей кивнул.

— Мои люди уже приходили к вам, но вы их не поняли, — Кузьмичев по-стариковски вздохнул, — это непростительно.

— Конечно, — поспешно добавил он, — вы могли и не знать. Тогда. Но сейчас-то вы точно в курсе. Ваш бухгалтер пропал неделю назад.

Он замолчал, ожидая реакции. Андрей смотрел на Лысого с интересом, будто тот рассказывал увлекательную сказку.

— Вы будете отрицать это?

— Пропажу моего бухгалтера?

— И последствия этой пропажи.

— А какие последствия? — снова с искренней заинтересованностью подался вперед Андрей.

— Мои люди к вам приходили, — с нажимом повторил Кузьмичев, — вы игнорировали этот факт, но меня вам игнорировать не удастся. Я пришел сам, чтобы без свидетелей получить свой груз.

Андрей перевел взгляд на молодца у дверей.

— Этот парень глухонемой, — отмахнулся Кузьмичев.

— Может, он и слепой вдобавок? — хохотнул Андрей.

Настроение у него поднялось.

Лысый между тем, опять не спросясь, закурил. И молчал, стряхивая пепел на пол, глядя мимо Андрея. Будто ждал чего. Терпеливо эдак, спокойненько.

Андрею тоже говорить не хотелось. О чем, собственно? О драгоценном грузе этого хрыча, что ли? Или о том, что Миша-бухгалтер пропал? Вместе с грузом, кстати. И с деньгами Андрея. Ну, не об этом же говорить! И не о том, что Мишка последнюю неделю был какой-то странный, глаза то и дело прятал. А теперь сам, весь, целиком спрятался — и от лысого, и от Андреевой дружбы. Надоело ему, обрыдло. Обрыдло — это было его, Мишкино, словечко. А вообще-то он за речью следил, обходительный был черт, только с Андреем не церемонился. А что церемониться, если они вместе яблоки в соседском саду тырили, за девчонками в бане подглядывали, с уроков сбегали на пару?! С Андреем можно по-простому, можно свалиться как снег на голову в его общежитскую комнату, можно год без малого прожить нелегалом на его харчах, курить его сигареты и внушительно рассуждать о его никчемной жизни. Можно сидеть у него на кухне и наматывать сопли на кулак, оттого, что все не так и не эдак, переночевать на раскладушке и стрельнуть сотню без возврата. Можно напиться и приставать к его жене, получить заслуженный фингал, а потом клясться в вечной дружбе. Можно подвизаться у него бухгалтером и кинуть по-взрослому. На деньги. На ту самую дружбу. Ну не об этом же Андрею говорить.