Письма в пустоту (СИ) - Ино Саша

— Доверие, я подарил его тебе, — сказал Альентес грустным голосом, — Это был мой самый ценный дар. Неужели, Диего, ты спокойно отдашь меня…

— Нет! — закричал я.

Альентес отвернулся.

— Но что мы можем, — шептал я.

— Бежать!

— Я не… Я не знаю! Куда?

— Диего, — Альентес покачал головой, — Мы не сможем, так ведь? Но, прошу, забери меня, не отдавай этому ублюдку!

Я схватил друга за руки и сжал его ладони в своих.

— Я заставлю Рауля… Он не откажет!

— Я не хочу с тобой расставаться, Диего, только не это! Я не вынесу…

— Мы будем вместе, обязательно! Мы ведь лучшие друзья! А пока Рауль не решил проблему, пиши мне письма. Ты ведь сможешь сделать это!? Воспитанникам не возбраняется.

— Письма… Для меня невыносимо мучительно и день без тебя прожить, тем более с Игнасио. Я боюсь его…

— Аль!

— Что?

— Я не отпущу тебя, никогда! Иначе мне не нужна жизнь.

— Не шути так!

— Я серьезно.

— Тогда давай убежим??!!

— Аль, но куда… Как ты себе это представляешь? Я не знаю…

— Диего, — Альентес выдернул ладонь из моих рук, — Значит, мы останемся здесь. Мы не можем решиться на рисковый шаг, потому что мы слуги… Наша доля подчиняться, это наш путь.

— Аль, не отталкивай меня!!! — закричал я сквозь слезы.

— Нет, это нас отрывают друг от друга! Но я не хочу, не могу, это все сон, — Альентес тоже плакал.

В какой-то момент он зарыдал в голос, бросаясь мне на шею. Я обнял его, крепко прижимая к себе, и заговорил сквозь рыдания и всхлипывания:

— Я клянусь, я сделаю все, чтобы мы вновь соединились. Верь мне, ладно!? Я никогда тебя не подводил, и впредь не буду! Ты ведь веришь?

— Да, Диего! Верю! Спаси меня, спаси… Я не хочу в руки Игнасио, я не хочу умирать! Я не хочу стать как Слепой Скиталец… Мне страшно!

— Все будет хорошо. Пиши мне и страх уйдет, потому что даже частичка меня станет тебе щитом, даже одна клеточка моей души будет ожесточенно биться за тебя! В любой ситуации! Аль, я люблю тебя больше всех! Верь мне!

— Я верю, верю, верю!!! Диего, только ты можешь мне помочь…

Мы оба зарыдали в голос, уже не стесняясь слез и своей слабости. Мы верили в лучшее…

Но только через 9 с половиной лет я снова увидел Альентеса.

От осознания глубины моей боли я вскрикнул и проснулся.

Ныло под сердцем, голова стала тяжелой, а ресницы слиплись от слез.

Я хотел выть, но взял себя в руки.

Чудовищно… Как я мог забыть о страданиях Альентеса и жить так спокойно все эти годы? Хотя, видит Бог, не было и дня, когда я не воскрешал в памяти светлый образ товарища или не рвался к нему всей душой. Но выхода не было, я не мог осуществить желания, поэтому приходилось забивать гнетущее чувство безысходной тоски обыденными делами. Но, когда с моих губ слетало имя «Альентес», я вновь погружался в вихрь красочных эмоций, то рвущих, то ласкающих мою душу.

Я до сих пор люблю Альентеса. Теперь это так очевидно.

Вот почему я здесь!

Вот почему, увидев его травмированного и мучающегося от боли, я прорыдал всю ночь тихо в валик, служащий мне подушкой, так чтобы никто не слышал.

Его боль — моя боль.

Альентес пришел поздно вечером. На нем просто лица не было. Выглядел мой товарищ подавленным и разбитым.

Швырнув какой-то глянцевый пакет на пол, он в довершении ко всему пнул его ногой, при этом смачно выругавшись.

— Что это? — удивился я.

Альентес не ответил. Он проследовал на кухню и, не удосужившись даже спросить разрешения, принялся за еду.

Естественно я не возражал. Ведь я для него готовил, и было бы кощунством вообще требовать благодарности за мои мизерные старания.

Я занял место напротив друга. Мне в глаза сразу бросилось отсутствие повязки на лице Альентеса и жуткий набухший рубец, пересекший багрянцем ровно по диагонали его веко и бровь. Опухоль еще держалась, но красный капиллярами глаз уже просматривался. Я вздрогнул, на зрачке столь любимого мной вишневого цвета отчетливо виднелось бельмо.

Я нахмурился.

Альентес понял мой взгляд и мою печаль, он развернулся вполоборота, так чтобы я не мог наблюдать его рану, и ничего не говоря, продолжал есть.

— Где твоя повязка? Где швы? — вскоре я не выдержал.

— Надо полагать, остались в глазном центре, — бесстрастно отозвался Альентес.

— Ты ходил к врачу?! Слава богу! Что тебе сказали?

— Ничего особенного.

— Все хорошо?

— Естественно.

— Как зрение?

— Нормально.

— Точно???

Молчание.

— Аль, я так переживаю. Рана зарубцуется, а шрам?

— Останется.

— Блин!

Альентес не прореагировал.

— Ты прав, — выдохнул я, — Главное, чтобы ты видел.

— Не требуется, я справлюсь и с одним глазом.

— Что? Ты на что намекаешь? Что это значит??? — испуганно затараторил я, теряя слова.

— Я ослепну на правый глаз, — сообщил Альентес тоном робота.

— Аль!!! — моя душа ушла в пятки, и я не мог сдержаться, чтобы не состроить скорбную мину.

— Все нормально, мне не мешает.

— Надо срочно в братство!

— Нет, не было приказа. К тому же я не позволю вставить мне в голову уродливую линзу, — бескомпромиссным тоном заявил Альентес.

— Но ведь… — попытался возразить я.

— Игнасио против протезов, они уродуют. Я покорно выполняю волю Учителя.

На этом разговор был окончен, и Альентес ни под каким предлогом не собирался его продолжать, бесполезно было даже пытаться.

Я застыл в печальной задумчивости, глядя сквозь стол в пустоту. Мои мысли стали тусклыми, и только горечь властвовала у меня на сердце.

— Можешь посмотреть, что в пакете, — проговорил Альентес, завершив прием пищи и закуривая сигарету.

— Да?

— И забрать себе…

Я принес пакет на кухню и выгреб оттуда новые явно качественные вещи.

— Откуда это? — изумился я.

— Гленорван.

— Что??? — мои глаза чуть ли не вылезли на лоб.

— Да. Он играет со мной. В записке написал, что в сутане я буду смотреться глупо среди светского бомонда московской оперы, куда он отправится завтра…

— Вы так тесно общаетесь?

— Он же рассекретил меня, — бесстрастно отозвался Альентес, приканчивая сигарету и принимаясь за следующую.

— Господи…

— Не нагнетай.

— Но!

— Излишне.

— Аль…

— Я все контролирую.

— Ладно, — я понурил голову, отчетливо сознавая, что с ним лучше согласиться.

Альентес встал и подошел к окну, всматриваясь во мрак улиц. Его зрачки отражали трепещущие огни блудного города. Я подумал, когда он так задумчиво смотрит — вечность в его глазах. Вот бы запечатлеть его таким на рисунке…

По моему телу пробежала дрожь и сердце, ужаленное не то сожалением, не то восхищением, застучало громче. Я сглотнул комок, и принялся разглядывать вещи по второму разу.

— А он прав, — протянул я, закончив осмотр.

— В чем? — Альентес глядел на меня в отражение оконного стекла.

— В сутане ты только внимание к себе привлекаешь. Я вот ношу ее лишь из солидарности с тобой, чтобы, когда мы идем вместе, не диссонировали.

— Я уже не хожу с тобой. Задание для тебя, брат Диего, окончено.

— Ну, не суть. Просто американец прав. Лучше переодеться в мирскую одежду.

— Тебе надо, ты и переодевайся, — хмыкнул Аль.

— Если Гленорван пойдет в оперу, тебя туда могут не пустить. Тем более ты постоянно с собой таскаешь Реновацио!

— Неверно, — равнодушно заметил мой товарищ, — Когда я ходил в Цирк, Реновацио покорно дожидался в укрытии, под лавкой. Мне не обязательно все время держать его при себе, в экстренном случае я могу убить и голыми руками.

— Я не сомневался! — сдался я.

Альентес промолчал.

— Но все-таки, почему он так добр к тебе? — я выдал свою обеспокоенность.

— Добр? — Альентес скептически приподнял бровь здорового глаза.

— Я не знаю, как правильно выразиться.

— Лучше молчи.

— Аль!