Александр Грог - Время своих войн 1-2
Избранность евреев налицо, но от Бога ли она? Религиозное рвение последователей Моисеева закона, жертвенность зелотов и плач иерусалимских пророков постепенно превратились в неприличное стремление стать совладетелями князя мира сего. Самозванные, в миропорядке евреи присвоили роль посредников: между производителем и потребителем, событием и интерпретацией, человеком и правом, человечеством и Богом. Они — торговцы, газетчики, юристы, богословы. Ныне еврейская цензура определяет кому быть, а кому не быть, вершит прошлое, фильтрует настоящее, рисует будущее. Ученые–этнологи, имевшие неосторожность назвать еврейский этнос химерическим образованием, изымаются из истории науки. Провокации, забалтывание, высмеивание и забвение — приемы из арсенала восточных хитростей. Всеми правдами и неправдами, всеми рычагами демократических технологий евреи добились, что сегодня тема их власти стала дурным тоном, заставляя держать язык за зубами, они запретили вести разговоры о себе в непредвзятом ключе. В организме человечества евреи играют роль тромбов, контролирующих, направляющих, искажающих информационные потоки. Освоив поле коммуникационных связей, они получили возможность осуществлять селекцию, отбор, духовный геноцид. СМИ всего мира на разные голоса поют «Славься, Израиль!», приковывая внимание к одной–единственной теме, соперничая в изощренности од библейскому народу. Все знают, какому переселенцу на правом берегу Иордана отдавили ногу, о происходящем в миллиардных Китае и Индии не подозревает никто. Если американцы — нация бизнесменов, немцы — звероподобная нация, то евреи — нация вампиров. Их нельзя убедить, умолить, усовестить. На информационном поле их невозможно переиграть. Это их вотчина. Они понимают только силу. Их изворотливость продиктована трусостью, приспосабливаемость — страхом. Это оборотные стороны еврейской души. На войне евреи исчезают, в бой идут немцы, испанцы, русские, зато потом мифотворческая машина героизирует именно евреев. Под видом общечеловеческих евреи насаждают свои ценности, навязывают правила игры, по которым они непобедимы. Можно веками разглагольствовать о космополитизме, гражданах мира, братстве людей — еврей всегда знает, что он — еврей, а остальные — гои. И к ним веками взывающие к жалости евреи беспощадны. Будь то палестинцы, греки или филистимляне. Неудивительно, что такая политика периодически разражается мировой интифадой.
Ветхозаветный Бог запретил ростовщичество. Фома Аквинский, определял жажду наживы как turpitudo: Не было ни одного отца Церкви, который бы не осудил корыстолюбия. Деньги — изобретение дьявола, считало Средневековье, необходимое зло, радоваться которому безнравственно. С той поры, когда деньги приобрели самостоятельную ценность, а нажива стала двигателем прогресса, уже не требуется пышная генеалогия, глубокие знания, воинская доблесть, уже не нужно владеть словом или мечом — почет гарантирует ассигнованная бумага. Наша цивилизация золотого тельца очень выгодна малому народу, который чувствует себя в ней, как рыба в воде. Ведь уже среди древних обществ, с установкой индивида превзойти окружающих, страсть к обогащению выделяла семитов. Маркс писал, что бог евреев — золото, они так и не вышли из пустыни, так и сидят, поклоняясь золотому тельцу. Грех скупости, проказа корыстолюбия, скверна ростовщничества, банковские кумирни тысячелетиями сопровождают детей Израиля. Сегодня нас пытаются уверить, что мир всегда славил золотого идола, что люди во все времена гибли за металл. С больной головы перекладывают на здоровую, врожденными пороками мажут чужих предков. Люди всегда гибли за идеи, евреи — за идею золота. Скромность не их качество. Если не ударить по рукам, еврей обязательно возьмет. И будет открыто глумиться. Таков их поведенческий стереотип, их этническая установка, восходящая корнями к религиозной замкнутости. Еще Гиббон, переадресовывая упрек древних, снисходительных к чужим суевериям, считал, что нетерпимость иудеев справедливо вызывает презрение и смех.
Работая локтями, по планете ходит вечный жид, чернявый, пучеглазый Агасфер. Он бродит по Европе в платье ростовщика, в обличьи масона, призраком коммунизма. Вольный каменщик, тамплиер, большевик или эсер, он непременный участник всех тайных обществ, всех подпольных кружков, он — душа заговоров, соль революций. Утратив ориентиры, получив размытую идеологию, постхристианский мир стал его легкой добычей. Совокупность разрозненных общин, общество, разбитое на диаспоры — это идеальная среда для евреев. В аморфной, разобщенной массе проповедуется культ индивидуализма, обрекающий на одиночество и изоляцию, оторванная от традиций личность мается постылой свободой, свободой ветра на пепелище. Но подобная судьба не грозит евреям благодаря выработанной за века спайке и генетически закрепленному чувству локтя. Их время — время социальных потрясений, расшатанных устоев, время мутной воды, их проклятье — крепкое, моноэтническое государство, идея которого вызывает у еврейских философов глухую ненависть.
Люди без родины нетерпимы к чужому патриотизму. Существуя внутри этносов, евреи создают особую субкультуру, обособляясь, отгораживаясь, точно зеркалами, кумирами, вышедшими из их среды, не замечая других, они проживают внутри нее, замыкаясь в кварталах этого духовного гетто.
Достижений окружающих, чужих авторитетов для них не существует. Атеистичный, в третьем колене забывший идиш и не удосуживающийся выучить иврит — еврей назовет с десяток имен своих русско /англо, франко, германо/ говорящих соплеменников, в чьей гениальности не позволит усомниться. Используя язык народа–донора, еврейские авторы отражают дух чуждый туземному, опухоль расползается, поражая метастазами организм хозяина, искажая его прошлое, коверкая настоящее, пороча будущее. Талантливых происхождением воспевает хор еврейских сирен — критиков, искусствоведов, историков культуры, чье мнение выражает простая формула: «Все, к чему прикоснулся еврей, шедевр». Кукушкинд обязательно похвалит Петушанского. У евреев своя эстетика, свой стиль, и их нисколько не смущает, что остальными он воспринимается большей частью, как пошлость, лишенные рефлексии, они искренни в своей упрямой вере в собственную непогрешимость…»
/Наум Рабисман, Хайфа, 2001/
(конец вводных)
----
/конец второй части/
ПРИЛОЖЕНИЕ:
«Воинский Требник»
201:
Брать чужое грешно, а не брать для выживания грех втрое, потому как — глупость. А нет ничего грешнее глупости! А трофей, так и вовсе не грех. Что с боя взято, то свято, уже не чужое — свое, тут все грехи смываются.
202:
Хочешь жить нескучно? Чаще поступай не по течению смысла, набившего колею столь глубокую, что не видно окрестностей, а вопреки. Выныривая из проторенного, осмотрись, удивись себе — стоило ли того? — и решай — куда тебе? На все стороны или обратно в канаву.
203:
Не скорому впереди быть, а спорому. Скорый на один рывок, на одно дело, а нет таких дел — на рывок. Всякое дело из множества состоит, слипаются, внутрь не втиснешься. Щелкай орешки от нижнего.
204:
Каждый человек должен быть готов к ответу за собственное движение. А за стояние отвечать не надо. Где бы только, на чем бы только не стал, не укрепился — это твое.
205:
Мутная вода всегда кажется глубокой. Не верь мутным, не ставь их подле себя. Ласковый язык все кости переломает. Прозрачный человек прост и неинтересен. Но окружай себя ими, со временем поймешь и красоту. Красота в простом, в затейливом много лжи попрятано.
206:
Когда знаешь, уже не лежишь, а бежишь. Чем больше знаний, тем дальше забежать хочется, голову во что–нибудь темное сунуть. Иди шагом, оглядывайся, что после себя оставляешь. Обычным человекам — обычные дела, да и ответ держать обычный. Тебе — за всех ответ: за людей, за землю, за имя свое.
207:
Начало жизни знаешь точнее точного, конец — смутно, но опять знаешь, что не избежать, чего же так середина пугает? На смирного сверху беда падает, наваливается, бойкий — сам в нее влетает. Беде быть всегда, это неотвратимо. Но бойкий влетит и вылетит, смирный под бедой останется, врастет ему в плечи. Всякое несчастье, кроме последнего, всего лишь пробный камень для человека, пристрелка к нему. А ты ворочайся! Не стой лунем под несчастьями!
208:
Человек в чужих делах — зрячий, в собственных — слеп. Тому, кто других ведет, такого не пристало. Не будь мелок и будь чист. Чужое людское позорище — смешно, собственное — лютая обида. Не делай людям обиды усмешкой.
209:
На каждое слово пошлину не удумаешь, человек будет говорить всякое. Положишь пошлину, тоже будут говорить, но самое дешевое. Иные разницы не заметят, но нужно ли дешевое подле себя?
Верь очам, а не речам. Глаза всегда открывай быстро, а рот не торопись.
